Рамон Фолк-и-Камараза - Зеркальная комната

Отдавшись воспоминаниям, я специально сделал круг, чтобы пройти мимо сгоревшей церкви святого Элоя. Мы очень любили ее, потому что она стояла вдали от поселка, в уединенном, сокрытом от любопытных глаз месте. Глядя на поросший кустами ежевики фундамент, я вспомнил о тайных молитвах тети Эулалии, незамужней сестры матери, часто гостившей у нас летом (в тот роковой год франкистский мятеж застал ее в Вальнове). Мы любили тетю, она всегда была веселой и лучше всех рассказывала сказки, но что-то в ней отпугивало нас, возможно, тетя казалась нам фальшивой копией матери. Никто не знал о тайных молитвах тети Эулалии, пока однажды, в тот самый день, когда полковой капеллан служил на площади «фашистскую мессу», доктор Жункоза не выдал всем тетину тайну, и даже ввел ее в краску, хотя она всегда отличалась завидным румянцем.

Насколько я помню, тетя Эулалия и доктор Жункоза всегда не ладили, словно кошка с собакой, и, если мы, дети, ссорились и дрались, мама всегда говорила: «Ну, вы просто как тетя Эулалия и доктор Жункоза!», и тогда мы начинали смеяться и успокаивались. Много лет спустя, когда я начал писать, меня вдруг осенило: они ведь всю жизнь любили друг друга, хотя упрямо не желали признаваться в этом, даже сами себе. Особенно упрямой была тетя, «порядочная зануда», как говорил отец, а потом спешил добавить: «Но к нашей маме относилась с почтением», ведь «как-никак» они сестры. А с доктором тетя воевала из-за «убеждений», потому что сеньор Жункоза, старый холостяк, либерал, «вольнодумец», по словам тети, никогда не переступал порога церкви, а тетя Эулалия, «святоша», по словам доктора, только что не жила в ней.

С этими мыслями я подошел к месту, где когда-то высился алтарь, и спугнул ежа, который притаился среди мусора, а увидев меня, пустился наутек и скрылся в сухой траве.

Мне снова вспомнилось, как тетя Эулалия кричала доктору в тот день, когда в Вальнову пришли франкисты: «Нет, вы посмотрите на него! Как с гуся вода! А только что он на моих глазах…» И пошло-поехало. Дело в том, что тетя видела доктора на площади в то самое воскресенье и осталась этим весьма довольна. Но посреди мессы, перед самым причастием, кто-то пустил слух, будто «неверные», пользуясь случаем, обчищают курятники, и слух этот переходил из уст в уста, пока среди жителей не поднялся настоящий переполох: месса, конечно, дело святое, но и куры — дело не последнее. «И тут я повернулась, — рассказывала тетя, задыхаясь от возмущения, — и вижу, как вы несетесь во всю прыть, позвольте спросить, достопочтенный доктор, неужто и у вас воровали кур?» И тут доктор взорвался: зная о неудачах республиканцев и о братоубийственной резне, он поспешил на площадь («чтобы сунуть свой длинный нос, — кипятилась тетя, — втереться в доверие к новой власти»). «Да просто я хотел понять, почему вы и ваша вера делает из людей поджигателей и убийц». Но бедный доктор не смог вынести этого зрелища: военный оркестр, полковой священник, бегство от господа бога, чтобы спасти кур… «А потом я пошел в лес к сожженной церкви, так же как и вы, сеньора Эулалия, вы ведь частенько туда наведывались? Знаю, знаю, всю войну туда ходили, каждое воскресенье, я вас не раз видел». Ну и ну, мы-то и не подозревали, зачем тетя уходит по воскресеньям, а ведь говорила, будто хочет нарвать дикой спаржи, фиалок, дрока или репейника, а на самом деле она ходила к «своей» мессе и молилась тайно, в полном одиночестве. «Но я‑то пришел туда не молиться, сеньора Эулалия, я пришел оскорбить вашего бога». — «Доктор, прошу вас!» — воскликнул отец, но было поздно. Сеньор Жункоза уже никого не слушал. «Спаситель? Да тебя самого нужно спасать! — кричал я ему. — Ты позволяешь одним рушить и жечь свой дом, а другим одеваться в синие рубашки и привешивать к поясу кобуру с пистолетом! Агнец божий… Блаженный! Схимник!» Да, в тот день доктор наговорил такого… кричал, богохульствовал, зрелище было — в театр не надо ходить. Но, видя ужас в наших глазах, он в глубине души хотел проникнуться нашей верой, понять нас. Не знаю, чем закончилась эта сцена: мама увела меня переодеться (на самом деле она просто хотела пощадить мои уши).

Доктор Жункоза не один раз устраивал скандал в нашем благочестивом семействе. Но, когда я вырос, дома никто уже не произносил подобных «еретических речей», вероотступники потерпели крах, сраженные клерикалами, выдвигавшими неоспоримую теорию, согласно которой Христос был «сыном человеческим» именно потому, что «сомневался в своем божественном происхождении». Эти «сомнения» — и тут защитники теории правы — заставляют всех смертных одновременно страдать и радоваться.