Джонатан Кэрролл: Свадьба палочек

Примечательно, что мы не стали любовниками; я до сих пор считаю это одной из величайших ошибок всей моей жизни. Джеймс был первым мужчиной, любовь к которому стала для меня вполне зрелым, настоящим чувством. До сего дня я не перестаю сожалеть о том, что первым моим любовником был не он, а смазливый пустой дуралей, которому я сказала «да» через месяц после поступления в колледж.

Я никогда не спрашивала его о девушках, которые были у него до меня. И вопреки своей репутации, Джеймс никогда не пытался делать то, против чего я возражала. Он был нежным, любящим и уважительным. Овца в волчьей шкуре. И в довершение всего он умел целоваться так, что ты забывала обо всем на свете. Не поймите меня превратно — если мы не занимались тем самым, то это отнюдь не означает, что мы не проводили бесчисленных восхитительных часов в горизонтальном положении — распаленные и голодные.

Поскольку мы были такими разными, он вроде не возражал против моих строгих, старомодных взглядов. Он знал, что я хочу выйти замуж девственницей, и не пытался взять меня силой или переубедить. Может быть, ему надоели слишком доступные девицы, у которых он не знал отказа, и я на их фоне казалась чем-то редким, заслуживающим пристального изучения.

Наши взаимоотношения, как это часто бывает, прекратились, когда мы поступили в разные колледжи в разных штатах. В первые месяцы разлуки я забрасывала его безумными, страстными письмами. Он время от времени отвечал на них двумя-тремя глупыми фразами на почтовых открытках, и в этом проявлялась худшая часть его натуры. По мере того как колледж и новые знакомства, новая жизнь во всем ее многообразии вытесняли воспоминания о прошлом, поток моих писем превратился в тоненький ручеек. Мы увиделись вновь только во время рождественских каникул, и отношения внешне оставались теплыми и нежными, но к этому времени у каждого из нас была своя жизнь. Наши встречи были всего лишь данью ностальгии, а не прологом совместного будущего.

В течение следующих нескольких лет до меня то и дело доходили самые разные сведения о Джеймсе, но я никогда не знала наверняка, что было правдой, а что — испорченным телефоном. Одни говорили, что он работает на лодочной станции, другие — что он закончил колледж и поступил на юридический факультет. Если последнее было верно, то он стал совершенно не тем Дж. Стилманом, которого я знала. По одним слухам, он жил в Колорадо, по другим — в Филадельфии. Был женат и был холост. Иногда, в часы бессонницы или депрессии, или просто перебирая в памяти все несбывшееся, я размышляла о моей первой любви и пыталась представить себе, как сложилась его жизнь. Первый, о ком я подумала, прочитав приглашение на встречу одноклассников, был Джеймс Стилман.

Отдавая дань прошлому, мы с Зоуи отправились обедать в стейк-хаус Чака. Как-то во время летних каникул мы обе подрабатывали там официантками. Домой мы возвращались поздними теплыми вечерами с щедрыми чаевыми в карманах, чувствуя себя очень взрослыми. Сам Чак умер несколько лет тому назад, но ресторанчик унаследовал его сын, и все в нем осталось как в прежние времена.

Зоуи собиралась о многом мне рассказать, но с того самого момента время вдруг решительно повернуло вспять, и мы обе с наслаждением погрузились в прошлое и с гораздо большей охотой говорили о том, что было тогда, чем о теперешних своих заботах. Получаса нам хватило, чтобы обозначить, кем мы стали и чего добились в жизни. Все шло к тому, что этот уикенд будет отдан воспоминаниям, фотоальбомам, вопросам вроде «А что сталось с?..» и вздохам — при мысли о том, какими мы были. За обедом разговор о том, чего мы сумели добиться и к чему стремимся в будущем, у нас не клеился. Возможно, это придет после встречи: повидал старых друзей, разобрался с впечатлениями, а там уж естественно и итоги подвести. Но как впоследствии оказалось, подведение итогов уже имело место — без нашего участия.

После обеда мы вернулись в дом Зоуи. Нам обеим просто до смерти хотелось поскорее забраться в палатку, в прошлое, в те наши настроения. Мы наскоро приняли душ, надели пижамы и под пришептывающий свет лампы проговорили до двух часов ночи.

На следующее утро Зоуи проснулась раньше меня. Первым, что я ощутила в этот знаменательный день, был резкий рывок за руку. Не понимая, что стряслось, я помотала головой, одновременно пытаясь сесть. Я совсем забыла, что нахожусь не у себя в постели, а в спальном мешке, который окутывал мое тело, словно кокон. Я стала метаться из стороны в сторону, отчего мешок затянулся на мне еще туже. Когда мне наконец удалось из него выбраться, волосы у меня на голове торчали дыбом, лицо полыхало жаром, пуговицы на пижамной куртке расстегнулись сверху донизу.