Джонатан Кэрролл - Дитя в небе

– Странно. – Это слово он произнес так, что по тону его голоса сразу становилось ясно, насколько мало его интересует данная проблема.

– Так значит, вы не представляете где она еще может быть?

– Нет.

– А вы помните сам эпизод? Что он там говорил?

– Это была сцена в церкви, и когда мы закончили, Фил забрал и мои пленки и то, что отснял Алекс Карсанди, и сказал, что сам позаботится о проявке. Раньше он никогда так не делал, но, поскольку он был боссом, мы отдали ему все материалы. – Это было самой длинной тирадой Артуса за все время нашего пребывания у него и, похоже, она окончательно утомила его. Мы поняли, бедняга вот-вот совершенно выбьется из сил, и нужно поскорее вытягивать из него, что только можно.

– А о чем он тогда говорил, Райнер? Не помните его слова хотя бы примерно?

Артус потер лицо обеими руками и растерянно посмотрел на нас, как будто только сейчас проснулся.

– Он говорил экспромтом. В первоначальном сценарии этого не было. У нас у всех было чувство, что он выдумывает прямо на ходу. Ну, там, вроде, говорил о зле и боли… но ничего такого, чего бы вы уже не слышали раньше. Короче, плохой парень рассказывает, почему он плохой. Ничего особенного.

Зато уж что было по-настоящему плохо, так это конец сцены, когда Кровавик убил маленькую девочку. Боже, как это было реально! Никто из нас не знал, как ему это удалось. Такая симпатичная девчушка, думаю, лет восьми или девяти. Он закончил с этим своим «Почему я такой плохой», а потом вдруг взял да и вытащил ее откуда-то сбоку, ну вроде как фокусник, который собирается проделать трюк с одним из зрителей.

Никто из нас не понимал, что он собирается делать, но Фил всегда был прекрасным импровизатором, поэтому мы не вмешивались. На съемки девчушку привел Мэтью Портланд, но она стояла так тихо, что я про нее и вообще забыл.

– А как ее звали? Вы не помните ее имени? Он снова потер лицо.

– Да, помню, потому что оно было очень забавное: Засоня. Да, именно так он ее и называл. Вытащил эту маленькую Засоню и через мгновение перед работающей камерой Кровавик перерезал ей горло, в то время как она пела песенку, которую он велел ей петь. – Челюсти его задвигались, будто он жевал резинку. – У нас в городке, когда я был ребенком, была женщина, которую мы звали «Салат». Даже не знаю, откуда такое прозвище и взялось. Так вот, мы вечно при любой возможности старались напугать ее до смерти. – Челюсти его продолжали шевелиться. Он взглянул на меня, и на мгновение взгляд его прояснился. – После того, как мы закончили тот фильм, я чувствую себя просто отлично. Ни за какие коврижки не стал бы делать еще одну «Полночь». И платят хорошо, и Фил молодчина, но только я больше в этом не участвую. Надо бы позвонить и сказать ему. Он уже вернулся в город?

– Вон она – возле машины.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, Вертун-Болтун взглянул в указанном мной направлении. Спросоня стояла у дерева, держа в руках яркий оранжевый мяч. Увидев нас, она радостно замахала рукой.

– Если она ангел, то, пожалуй, может спасти меня, разве нет, Уэбер?

– Наверное, да, Уайетт. Скорее всего, может. Мы спустились с крыльца и двинулись к ней. Она пошла нам навстречу.

– Привет, Вертун-Болтун. Да, я могу тебя спасти. Он взглянул на меня. Она взглянула на меня.

– Почему ты не рассказала мне об этой сцене?

– Я не могу рассказать тебе всего, Уэбер. Фил ведь предупреждал тебя об этом на своих кассетах, разве нет?

– Скажи, а почему в одних случаях ты говоришь, как ребенок, а в других – как взрослая?

– Потому что я и то, и другое. Сегодня я похожа на ребенка с оранжевым мячиком. Что вы узнали у Райнера?

–Он стал совершенно другим человеком. В чем* дело?

–Дело в «Полночь убивает». Так значит, он рассказал о том, что меня в этом фильме убили?

– Да. А Фил с самого начала собирался это сделать?

– Думаю, да. Когда он пригласил меня на съемку, я подумала, что он хочет показать, как решил изменить эпизод в лучшую сторону. Но к тому времени он зашел уже слишком далеко. Он непременно должен был убить и то немногое доброе, что в нем осталось, да еще продемонстрировать это всему миру. И места для этого лучшего, чем кино, даже представить себе трудно.

– Так эпизод пропал окончательно?

Она подбросила мячик над головой, поймала его.

– Пленки больше нет, но это не так и важно. Перед смертью он сжег и кинопленку, и магнитофонные записи, но было уже поздно, и ему это было известно. Он снял сцену, значит она обрела право на жизнь. И жива до сих пор. Вот почему он покончил с собой.