Маргерит Дюрас - Любовник из Северного Китая

Молчание.

Китаец:

— И тебе хочется рассказать об этом всему миру?

Девочка:

— Не совсем. Я хочу надеяться, что к тому времени, когда появится эта книга, не все чиновники из земельного ведомства перемрут, кто-то из них еще останется в живых, и вот их-то, я надеюсь, убьет моя книга. Мать говорила: «Я помню тот день, мне казалось, что это лучший день в моей жизни. Я принесла все мои сбережения в маленькой сумочке, я все прекрасно помню, я отдала их агентам из земельного ведоства. Я сказала им спасибо. Спасибо за то, что они продали мне такой прекрасный надел между горой и морем.

Потом, когда вода поднялась в первый раз, они сказали, что никогда в жизни не видели моей матери, что она никогда не просила у них концессии. Когда мать сама рассказывает эту историю, она, дойдя до этого места, всегда начинает плакать и говорит, что будет плакать до самой смерти, и еще всегда просит прощения у нас, детей, прощения за то, что она ничего не может сделать против подлости этого колониального белого отродья. И вспоминает, как они написали губернатору Камбоджи, что она сошла с ума и ее надо выслать обратно во Францию. Но тогда она не умерла от всего этого, а вдруг снова начала на что-то надеяться. И надеялась еще три года. Вот этого мы, ее дети, никак не могли понять. Мы тогда тоже поверили, что наша мать сошла с ума, только мы никогда ей об этом не говорили. Она снова стала покупать мангровые бревна, чтобы укрепить плотину. Она заняла денег. Она купила еще и камней, чтобы укрепить насыпь вдоль посевов.

В этом месте рассказа девочка тоже начала плакать.

А потом море поднялось.

И потом мать все бросила.

Кажется, это длилось четере года, точно она не помнит. Но наконец это случилось: наступил конец.

Мать все бросила. Сказала, что все бросает. А потом, потом она уехала.

Рисовые поля были залиты, плотину унесло в море.

Рисовое поле на склоне она отдала слугам, вместе с бунгало и мебелью.

Девочка улыбается. Извиняется. Старается не плакать, но ей это не удается. Она плачет.

— Я до сих пор не могу смириться с тем, что случилось с моей матерью. И не смогу никогда.

Китаец только сейчас начал прислушиваться к тому, что рассказывает девочка. Он оставил ее одну, далеко. На самом деле он совсем забыл о ней.

История матери закончена.

Молчание. Девочка опять начинает говорить:

— Раза два в год, на каникулы, мы все четверо ездим туда. Чанх, мама, Пауло и я. Мы едем на автомобиле всю ночь. И приезжаем только утром. Нам всегда кажется, что мы сможем остаться, но нет, мы уезжаем обратно в тот же вечер. Моя мать теперь спокойна. Все кончено. Она такая, какой была раньше. Только теперь она уже ничего не хочет. Она говорит, что у нее просто героические дети, раз они все это выдержали. Ее безумие, ее самое. Она говорит, что больше ничего не ждет. Ничего, кроме смерти.

Девочка замолкает. Старается не плакать. И все же плачет. [7] Всю свою жизнь, даже состарившись, она плакала из-за чудовищной несправедливости, жертвой которой стала ее мать. Ей не возвратили ни единого су. И никто никогда ни единым словом не заклеймил негодяев из французского земельного ведомства.

Мать говорила, что в мире вообще нет справедливости.

Уж такова жизнь, и ничего тут не поделаешь.

— И ты, наверно, тоже так думаешь, — говорит китаец.

— Нет, что касается мамы, с ней наверно, везде будет одно и тоже. И вообще со всеми бедняками. Но про других людей я вовсе так не думаю.

— А с Чанхом будет как с матерью?

— Нет, с Чанхом будет все наоборот.

— Что значит наоборот?

— Пока не знаю. Об этом может знать только сам Чанх.

Сейчас и он этого не знает и не умеет об этом сказать. Но когда-нибудь он все поймет и все скажет.

В этом девочка уверена.

Китаец спрашивает ее, ездила ли она смотреть на рисовые поля уже после того, как их окончательно затопило.

Она отвечает: да, они ездили туда втроем: Пауло, Чанх и она. Там было столько пены, что все стало неузнаваемым. Одна пенящаяся пропасть на месте их полей. Пена висела гроздями и на мангровых деревьях, и на горе тоже, и в лесу, и на гиганских деревьях.

Молчание. Потом девочка говорит:

— Я не пошла сегодня в лицей. Осталась с тобой. Вчера меня тоже там не было. Мне захотелось побыть с тобой, чтобы мы могли поговорить.

Китаец стоит.

Потом садится в кресло.

Не смотрит на нее.

Внезапно до них доносится американский блюз: «Регтайм» Дюка Эллингтона. Потом, неизвестно откуда, «Вальс-Отчаяние», кто-то играет его на пианино — этот Вальс будет звучать и в конце фильма. Таким образом, возвращение во Францию пока еще очень далекое — проникает в комнату любовников и одновременно в книгу.