Майкл Каннингем - Часы

– Значит, – говорит Луи, – Ричард плох.

– Да. Причем даже не столько физически, сколько психически. Видимо, все эти процессы зашли слишком далеко, и блокаторы протеиназы, помогающие иногда, на него не действуют.

– Наверное, это ужасно.

– Но он все равно остается самим собой. То есть я хочу сказать, что главное, то, без чего, собственно, нет Ричарда, не изменилось.

– Уже что-то.

– Ты помнишь ту большую дюну в Уэлфлите?

– Еще бы.

– Мне бы хотелось, чтобы там развеяли мой прах после смерти.

– Что за дикие мысли!

– Ну, иногда думаешь о таких вещах. Невозможно не думать.

Клариссе казалось тогда и кажется до сих пор, что дюна в Уэлфлите останется с ней навсегда. Что бы ни случилось, этого у нее не отнять. В каком-то смысле она всегда будет стоять летом на высокой дюне, молодая и несокрушимо здоровая, испытывая легкое похмелье. На ней хлопковый свитер Ричарда, сам Ричард стоит сзади, обхватив ее рукой за шею; Луи – чуть в стороне – глядит на волны.

– Я жутко злился на тебя тогда, – говорит Луи, – временами даже не мог на тебя смотреть.

– Я знаю.

– Но я старался быть хорошим. Старался проявлять широту.

– Мы все старались. Но есть какие-то физические пределы.

– Я туда ездил, – говорит Луи. – К дому. Я тебе говорил?

– Нет.

– Как раз перед отъездом в Калифорнию. Меня пригласили в Бостон на совершенно идиотскую конференцию о будущем театра. Там собралось невероятное количество напыщенных старых маразматиков, которых словно специально привезли, чтобы студентам было над кем посмеяться, и когда все закончилось, я был в таком поганом настроении, что взял напрокат машину и умотал в Уэлфлит. Я почти сразу его нашел.

– Ой, лучше не рассказывай.

– Почему? Дом на месте и выглядит примерно так же, как раньше. Его слегка подновили – подкрасили и все прочее, – да, еще сделали газон, который, конечно, смотрится в лесу довольно нелепо, как ковер от стены до стены. Но тем не менее.

– Н-да… – говорит Кларисса.

Какое-то время они сидят молча. В некотором смысле было бы лучше, если бы дом снесли. Было бы лучше, если бы солнце, темень и снова солнце не проникали больше в эти комнаты и дождь не барабанил бы по крыше, было бы лучше, если бы туда уже нельзя было вернуться.

– Мне тоже нужно как-нибудь туда съездить, – говорит Кларисса. – Хочется постоять на дюне.

– Если у тебя такие планы насчет праха, ты обязательно должна съездить и подтвердить.

– Нет, ты прав, все это бред. Это лето на меня так действует. Честно говоря, я не знаю, где бы мне хотелось лежать после смерти.

Клариссу вдруг охватывает дикое желание рассказать Луи всю свою жизнь. Ей хочется вывалить ее на пол к его ногам – все живые и как будто незначащие моменты, которые не складываются в истории. Ей хотелось бы сидеть с Луи и перебирать их.

– Так, – говорит она, – расскажи все же чуть подробнее о Сан-Франциско.

– На самом деле это довольно симпатичный городок с множеством неплохих ресторанов. Ничего не происходит. Мои студенты в основном имбецилы. Я действительно собираюсь вернуться в Нью-Йорк, как только смогу.

– Было бы здорово.

Кларисса дотрагивается до его плеча, и кажется, что вот сейчас они встанут и отправятся в спальню. Разденутся. Не как любовники, а как уцелевшие в бою гладиаторы, все в кровоподтеках и ссадинах, но чудесным образом живые, тогда как все остальные погибли. С содроганием они стащат с себя латы и поножи, посмотрят друг на друга с нежностью и благоговением и ласково обнимутся, в то время как за окнами будет грохотать Нью-Йорк, Ричард, сидя в кресле, – слушать голоса, а Салли – обедать в обществе Оливера Сент-Ива.

Луи ставит стакан на стол, берет его снова, опять опускает. Постукивает ногой по ковру, трижды.

– Но не все так просто, – говорит он. – Видишь ли, я влюбился.

– Серьезно?

– Его зовут Хантер. Хантер Крейдон.

– Хантер Крейдон. Понятно.

– Он был моим студентом в прошлом году.

Кларисса откидывается назад с раздраженным вздохом. Это уже четвертый, по крайней мере о ком ей известно. Ее так и подмывает схватить Луи за грудки и прошипеть: тебе бы следовало стареть красивее. Я не могу видеть – ты столько работаешь, думаешь, а потом отдаешь все какому-то мальчишке просто потому, что он молодой и смазливый.

– Наверное, он самый талантливый из всех моих студентов за все годы, – говорит Луи. – Его моноспектакли о взрослении белого гея в Южной Африке просто поразительны. Удивительно сильные.