Дмитрий Вересов - День Ангела

— Сашка! — вскричал Никитушка, неожиданно обрадованный.

«Бу-бу!» — услышал Сашка, перепуганный хулиганскими действиями рыцаря, и заголосил на всю лестницу:

— Что за дела! Отдай бороду, чувырло!

«Бу-бу-бу-бу-бу!» — ответил рыцарь. В смысле, сам ты чувырло, Сашка. Поднял забрало и высунул наружу нос.

— Сам ты чувырло, Сашка, — повторил Никита, теперь вполне отчетливо. — Не узнал?

— Ки-и-ит! Ух, ты! — выдохнул Сашка. — Прикидик-то классный! Печальный образ рыцаря? Или как там оно?

— Рыцарь печального образа! А не образ печального рыцаря, или как вы там выразились, Дедушка Мороз? — встряла Дашка.

— Знаком с Никитой? — спросила у Сашки ангелица в кудрявом капюшоне.

— Может, пойдем с нами? — спросил красный Дед Мороз по имени Дэн у синего Деда Сашки. — Два Деда Мороза лучше, чем один. — Один синий, другой красный, два веселых Деда.

— Ну… Можно, вообще-то, — недолго раздумывал Сашка. — Не со «шнурками» же Новый год встречать. В смысле, хуже нет, когда с предками у телика сидеть… Только у меня еще два адреса, здесь и рядом.

— Поможем коллеге? — обратился Дэн к феям, гномам, принцам и прочим сказочным существам.

— А как же, — за всех ответила добрая ангелица Таня.

— А как же! — подтвердили прочие. — Поможем коллеге.

— Только недолго, не затягивать, — напомнила рыжая чертовочка Даша, придерживая длинный хвост с кисточкой. — Иначе нам придется на Третью линию скакать галопом по сугробам. Бр-р-р!

В вычурном, богатом и не слишком удобном зрительном зале клуба «Орфеум» на месте фонтанчика с беломраморной девой установили елку под потолок, в модном наряде — всю в серебре и золоте, и рассыпали по ней крупинки полимера, внешне ничем не отличимого от настоящего снега, белого, сверкающего. Гирлянды огней мерцали на елке и вдоль балюстрады. Карнавальная публика теснилась у перил и близ сцены, сдвинув столики и кресла почти впритык. Не от особого почтения, питаемого к стилю регги, странноватой, неухоженной музыке, не от особого почтения к Эм-Си Марии, выступавшей в первом отделении концерта, но потому, что огромная елка загораживала обзор, а концерт под Новый год был престижный, и следовало рукоплескать, обернувшись лицом к исполнителю, на виду у всех.

Аня, предполагая неудобство, заранее заняла местечко у самой сцены, ближе к крохотным кулисам и теперь смотрела на профиль Эм-Си, шоколадно-фиолетовый в свете рампы. Смотрела, и притоптывала, и раскачивалась в такт. И Эм-Си пела только для Ани, низко опуская челюсть, высоко поднимая брови, резко поводя худыми плечами, рассыпая косички. Каждый из ансамбля у нее за спиной, казалось, поглощен был собственной музыкой и играл ее, собственную, никак не согласуясь с прочими и с самой Эм-Си. Но в целом все звучало на удивление дружно, как дружны на свете цветы, трава, бабочки, птицы, хотя не знают об этом и колышутся, колосятся, цветут, порхают, летают вроде бы и сами по себе, но мы-то видим картину в целом. Это был такой особый стиль Эм-Си, прославивший ее:

пела Эм-Си. Она пела так себе, слабовато, на самом-то деле. Зал был не ее, она добросовестно скучала, а не пела. Аня страдала за нее, тихонько подпевала, чтобы поддержать. И так старалась, что Эм-Си повела в ее сторону уголком рта, скосила черный глаз, обернулась, подмигнула и пошла прихлопывать, качая бедрами. Это уже больше напоминало настоящую Эм-Си с ее песенной мудростью и особым, романтическим, здравым смыслом островитянки. А романтический здравый смысл островитянки говорил ей, что пением следует доставлять удовольствие прежде всего себе, а также тем, кто внутренне готов петь и танцевать вместе с тобой. А не каким-то там зрителям. Это вам не зоопарк, чтобы глазеть!

Робость перед настоящей, а не бумажной Эм-Си все еще тлела в Ане, когда к ней между тесно сдвинутых столиков подобрался, подплыл щепочкой худенький Геннадий Николаевич Вампилов, с которым Аню познакомила бабушка буквально перед концертом. Подобрался и тоже начал прищелкивать, притоптывать и подпевать, да погромче Ани: «Ветер Джамейки-и-и… The wind of Jamaica-а… I’m singing, I’m flying, I’m a bird… I’m your bird, Jamaica-а..» И Эм-Си, поймав дредами поддержку, симпатию и сочувствие, в минуту помолодела, морщинки ее разгладились, и бусы, унылые до сего момента, начали постукивать в лад, впопад. Такой у нее был особый музыкальный инструмент — деревянные и керамические бусы.