Александр Проханов - Человек звезды

Министр культуры робко предложил повести высокого гостя на премьеру спектакля «Дядя Ваня».

— «Дядя Ваня»! «Тетя Маша»! Тьфу! Сколько можно этих дядей и тетей показывать? Да вашему дяде восьмой десяток пошел, и из него на сцену катетер вываливается!

Губернатор зло рассмеялся, и соратники смущенно умолкли, так и не дождавшись, когда нижняя губа Петуховского начнет выступать вперед, как розовый моллюск из раковины.

Губернатор смотрел на соратников, молодых и не очень, плутоватых и хитрых и мнимо застенчивых и смиренных, похожих на притихшую стаю, тревожно и вопрошающе глядящую на своего вожака. Стоит ему отвернуться, как алчная стая кинется в разные пределы губернии и начнет алчно грызть, рвать, отхватывать лакомые ломти. Ненасытно глотать, давиться, отрыгивая непереваренные куски, жадно отыскивая по сторонам еще не тронутую клыками добычу. Всю эту стаю вырастил он сам из щенков. Притравливал, учил делать стойку, брать след, неутомимо преследовать обреченную жертву, перекусывать ей поджилки и горло, приносить в окровавленных зубах добытый трофей ему, хозяину, получая за это отрезанные уши и хвост. Но стоило ему дрогнуть, ослабеть или забыться, как все хищное скопище выходило из повиновения, рвало губернию на части, и он сам, губернатор, вполне мог почувствовать, как смыкаются у него на горе отточенные клыки.

— Ну вот, родные мои, берите бумагу и записывайте, — произнес Петуховский тоном утомленного учителя, сожалеющего о недалеких учениках, — Президента повести на многострадальную дорогу и в рытвинах посадить людей с совками и кисточками. Набрать из музея разных черепков, костей, бронзовых зверюшек. Зарыть в землю. Сказать Президенту, что найдено уникальное археологическое поселение, поэтому и остановилось строительство. Дать ему совок, пусть откопает какой-нибудь амулет и подарит своей жене. Это раз. На кондитерской фабрике испечь торт размером сто метров на сто метров с профилем Президента из сладкого крема и марципана, с надписью «Добро пожаловать». Это два. В супермаркете устроить бесплатную раздачу товаров населению, как знак заботы администрации о народе. Пусть какой-нибудь мальчик прочтет Президенту стишок о солнышке и счастливом детстве. Это три. Гостя повезти на рыбалку и сделать так, чтобы он поймал белорыбицу на пуд весом, с медным кольцом на хвосте и надписью «Сию рыбу кольцевал государь Петр Алексеевич» и датой. Пусть Президент почувствует себя рядом с Петром Великим. Это четыре. Никаких дядей Вань и тетей Маш. Устроить пляски шаманов в шкурах, с бубнами. Пусть Президент наденет медвежью шкуру и постучит в бубен. Это ему понравится. А остальное приложится. — Петуховский умолк, словно раздумывал, не упустил ли чего. Потом обвел соратников тяжелым бычьим взглядом. — Суслики вы. Головки маленькие, а резцы большие. Что бы вы без меня делали, — с этими словами он завершил совещание и отпустил соратников, чтобы те воплощали его творческие наработки.

Кончался обременительный день, и приближался желанный и сокровенный час, вознаграждавший Степана Анатольевича за все труды и раденья. Он собирался на загородную, сокрытую от посторонних глаз виллу, куда верный помощник и он же руководитель охраны, привозил ему маленьких девочек из сиротских приютов. Пресыщенный властью, обремененный богатством, которое доставалось ему безо всяких трудов, путем отчислений от всякого доходного в губернии дела, не находя удовольствия в деликатесах и винах, он имел одну-единственную отдушину, утешавшую среди беспросветных нескончаемых хлопот.

Маленькие прелестные создания, наивные и беззащитные, приносили отраду его душе и утеху его отяжелевшему мясистому телу. Когда очередную девочку, робкую и испуганную, лепечущую, не выговаривающую слова, приводили из ванной в большую гостиную, где на мягком ковре были разложены игрушки, кубики, куклы, и Степан Анатольевич, в шелковом халате, брал маленькую гостью на колени, передавал из своих губ в ее маленький розовый ротик сладкую шоколадку, приговаривая: «Ах ты, моя масенькая. Это я, твой добрый папочка»! Ласково перебирал пальчики ее рук и ног, целовал нежное тельце, приходя в возбуждение, в сладострастное неистовство, отчего девочка пугалась, начинала плакать, а он мнимо сердился, кричал на нее: «Зачем ты огорчаешь любимого папочку»? Больно шлепал по розовым ягодицам, слыша истошный, захлебывающийся крик, который глушил своим огромным, жадно дышащим ртом. И потом, поднимаясь с ковра, запахивая на своем волосатом теле шелковый халат, минуту смотрел на истерзанное, дрожащее тельце, и его нижняя губа медленно выступала, как розовый мокрый моллюск.