Александр Проханов - Человек звезды

Отвел глаза, глубоко вздохнул и улетел туда, где бестелесные, бесчисленные, волнуясь и переливаясь, как волшебная музыка, витали идеи, переживания и мысли, когда-либо явленные в людском сознании. Ноосфера звучала, струилась, выплескивала протуберанцы, казалась золотистым заревом, трепетала разноцветными вспышками. Таила зрелища исчезнувших городов, лики умерших мудрецов и героев, сгоревшие в пожарах картины и рукописи.

Садовников витал в этих восхитительных мирах. Парил на раскрытых крыльях среди исторических эпох, которые казались многоцветными, развешенными в космосе гобеленами. Среди художественных школ, окружавших его пленительными радугами. Среди научных учений, явленных в виде серебристых облаков. Он счастливо перевертывался, как играющий голубь, пролетая сквозь философские мудрствования Фалеса Милетского, кристаллические фигуры неоплатоников, прозрачные сферы кантианцев. Сложив крылья, устремлялся к мерцающим проблескам чужих откровений и чувств, которым не суждено было воплотиться в творчестве.

Он бегло пролистал исписанный арабской вязью манускрипт Авиценны. Просмотрел карандашный набросок Вернера фон Брауна, — эскиз ракеты Фау-2 и формулу второй космической скорости. Окунулся в шелестящий, как листопад, ворох стихов Серебряного века с очаровательным профилем Анны Ахматовой и бледным жемчужным лицом Александра Блока. Поцеловал душистый, как полевой василек, стих Сергея Есенина «Микола».

Садовников чувствовал сладкий ожог в области сердца, словно туда проникла бестелесная, из лучей, субстанция, и сердцу стало тесно, как если бы в нем забилось другое сердце. Его лоб, напротив, чувствовал нежную прохладу, будто чья-то невесомая рука коснулась лба, и через это касание в его разум вливалась медовая струя есенинского стиха. Это было подобно переселению душ. Выход в ноосферу был созвучен выходу в открытый космос, из которого в космонавта проникало божественное излучение.

Садовников испытывал восторги одновременно робкую нежность, слыша под сердцем голос русского волшебника, сумевшего так восхитительно и чудесно воспеть ненаглядную Родину. Возвестить о неизбежном русском чуде, поведать о бессмертной России с ее лазурью в небесах и водах, с золотом в осенних лесах, с невыразимой красотой и печалью в русских глазах.

Как недавно в заречном лесу он воспринимал от земли, озерной воды и лучистого солнца энергию бессмертия, так теперь, соединенный невидимым световодом с душой русского провидца и кудесника, он не ведал смертного страха, был прозрачным сосудом, в который из ноосферы лился свет вечной жизни.

Садовников тихо раскрыл свое сердце, отпуская из него душу чудотворца, как отпускают в леса счастливую певчую птицу. Стих слабо блеснул на прощание и улетел, слившись с бесчисленными поэмами и стихами, в том числе и с теми, что еще не были написаны.

Теперь он был светел и чист и мог приступить к воскрешению деревянного мертвеца.

Никола лежал на спине, похожий на обгорелое полено, и от него пахло остывшей печью. Отломанная рука с мечом лежала рядом, окруженная древесной трухой. Все тело старца было пробуравлено дырочками, которые проточили жучки-короеды.

Садовников распростер над скульптурой ладони. Закрыл глаза и направил теплую, исходящую из сердца волну в ладони, чувствуя, как они накаляются, как пульсирует в них бестелесное поле. Поворачивая и передвигая ладони, он облучал недвижную статую, пронизывал ветхое дерево лучистой энергией. И вдруг из дырочек, из древесных норок стали выбегать разноцветные юркие жучки, выползали рыжие личинки, высовывали верткие головки проснувшиеся куколки. Несколько крылатых муравьев, светясь слюдяными крыльями, вылетели наружу. И все это скопище, поедавшее изнутри деревянное тело, испугавшись лучей, бросилось наутек.

Садовников убрал руки. Отдыхал, ожидая, когда наполнится опустевший сосуд под сердцем. И когда в груди вновь затрепетал незримый источник, он положил одну ладонь на грудь Николе, а другую прижал к выпуклому закопченному лбу. Горячая сила потекла с ладоней в древесную сердцевину, пропитала усталые волокна. В них ожила и расплавилась смола, скрепила иссохшие ткани. И скульптура стала плотной, весомой, чуть слышно звенела, и от нее вдруг пахнуло сосновым лесом.