Александр Проханов - Человек звезды

Он стоял посреди комнаты на обугленных ногах, ребра его болели от переломов, в голове набухали готовые лопнуть сосуды, кожа спины была изорвана плетью, он захлебывался от булькающей в горле жижи, палец руки был сплющен в кровавую лепешку, а на груди пламенел ожог в форме креста. Он понимал, что стал вместилищем чьих-то непосильных мучений, что мир исполнен зла, и это зло истребляет все, что ему драгоценно и свято.

Он посмотрел на деревянную скульптуру Николы. Она кровоточила. Из деревянных глаз лились кровавые слезы. Борода, риза, епитрахиль с крестами, — все было пропитано кровью, которая капала на верстак. Из страниц деревянной священной книги сочилась кровь. В мире совершалось ужасное злодеяние, убывал свет, растекалась тьма.

Садовников, опустив веки, водил кругами глаза, как ясновидец, прозревал творимое вокруг зло.

Он видел груды горящего хвороста, голову отца Павла в дыму, беззвучно кричавшего ученика Колю Скалкина, оскаленный рот Ефремыча, изрыгающий бессловесную песню. Видел тонущий теплоход «Оскар Уайльд» посреди пустынный реки, детей на палубе, которые взялись за руки, и мальчик Сережа, нарисовавший райский звездолет, говорил: «Не бойтесь, там рай. Только держитесь за руки, чтобы мы все вместе туда попали». Садовников видел, как Федя Купорос приближается на джипе к священному дубу, на заднем сиденье лежит мешок со взрывчаткой, и вековое дерево в предчувствии смерти содрогается своими волнистыми листьями, и живущая в ветвях птичья стая готова в страхе улететь. Он видел дискотеку «Хромая утка», кальяны с ужасным зельем, и жених и невеста подносят к губам костяные мундштуки, чтобы втянуть в себя дым, испытать секунду блаженства, а потом умереть в невыносимых мученьях. Видел Веру, свою ненаглядную, которая в разорванном платье, с растрепанными волосами и искаженным лицом бежала босая по городу, гонимая ужасом. Все это видел Садовников, стоя на обожженных ногах, с переломанными ребрами, среди торжествующего зла.

Он открыл глаза, но видел не пепельное солнце и не капающую с деревянного Николы кровь. Желая отделить себя от бушующего в мире зла, окружить себя защитным коконом света, он вспомнил прекрасное, молодое лицо жены и песню, которую она пела, вернувшись из смоленской деревни: «Горят, горят пожары, горят всю неделюшку. Ничего в дикой степи не осталося». Вспомнил маму, которая болела и гасла, и удерживая в себе меркнущий свет, читала наизусть стихи своей молодости: «Скажите мне, что может быть прекрасней дамы Петербургской?» Вспомнил бабашку, которая наклонялась над его детской кроваткой и, вся седая, из серебряных лучиков, улыбалась: «Мой мальчик, ангел души моей»! Он все это вспомнил, и вокруг него образовался прозрачный, голубовато-серебряный кокон света, сквозь которое не проникало зло. Садовников вздохнул глубоко, прочитав неслышно свой любимый героический стих: «Доспех звенит, как перед боем. Теперь настал твой час, молись!»

Он исполнился неодолимой силы. Сквозь него хлынули из древности могучие энергии русских побед, одолений. Зазвучал рокочущий хор бессчетных голосов, среди которых, как всплески чудесной красоты, слышались голоса великих подвижников, мудрецов и поэтов. С неба упал на него прозрачный хрустальный луч, из лазури в его раскрытое сердце, и по этому лучу излились в него божественные потоки света, наполнив бесстрашием и любовью. Он нес в груди это могущество светоносной Вселенной, которое сотворило небо и землю, цветы и звезды, стихи и дивных младенцев. Обратил свой дух к стихиям природы, выбрав среди них ветер, и молитвенно, как псалом, стал читать пушкинский стих:

«Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч». Услышал шум, наполняющий небо. Своей волей и мольбой управлял движением ветра, который собирал над морем облака, сбивал их в белую кучевую тучу, направлял эту тучу к месту, откуда звучала молитва.

Над площадью, где горели костры, появилась белая башня тучи. Из нее вырывались клубы, она увеличивалась, темнела, наливалась фиолетовой грозой. В ней мерцали молнии, она закрыла все небо, и первые тяжелые капли упали на землю. Дождь усилился, разгоняя гостей на трибуне, толпу зевак. И вдруг в туче раскрылись зияющие окна, растворились незримые шлюзы, и грохочущий, сплошной, как ревущий водопад, дождь пал на землю. Погасил костры, прибил дым, хлестал по одеждам казнимых, омывал им лица, смывал краску. Целовал в уста холодными сочными губами. Ливень прошел над кострами, разметал сучья. Веревки, притягивающие узников к столбам, распались, и мученики, шатаясь, пробираясь сквозь кучи дымящихся веток, спустились с помоста. Край тучи уходил за крыши домов, кромка загорелась ослепительным светом. И в открывшейся лазури засверкала дивная радуга.