Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы

— Я же старший…

— Мне ли не знать этого, ведь я породил тебя! — ответил аль-Габаляуи с сарказмом.

И тут Идрис потерял самообладание:

— Все права у старшего сына! Только я сам могу отказаться…

Отец долго и пристально смотрел на него, словно предоставляя шанс одуматься, потом сказал:

— Уверяю вас, что, делая выбор, я соблюдал интересы всех…

Идрис получил пощечину, переполнившую чашу его терпения. Он знал, что отец не приемлет возражений и что, если он будет упорствовать, то получит еще более резкий отказ. Однако ярость мешала ему думать о последствиях, и он набросился на Адхама. Приблизившись к брату, Идрис напыжился как индюк, демонстрируя всем разницу в сложении, цвете кожи и статности между ними. Он не сдержался, как невозможно было бы жаждущему сдержать текущую слюну:

— Я и мои братья — мы дети уважаемой женщины, а этот — да он же от черной рабыни…

Изменившись в лице, Адхам не шелохнулся. Аль-Габаляуи взмахнул руками и угрожающе произнес:

— Имей уважение, Идрис!

Однако Идриса уже охватила буря эмоций, в том числе безумный гнев, он кричал:

— Он к тому же младше нас! В чем причина?! Почему не я?! Или пришли времена слуг и рабов?!

— Прикуси язык или пеняй на себя!

— Лучше лишиться головы, чем сносить такой позор!

Радван поднял голову и сказал отцу с мягкой улыбкой:

— Мы все твои дети. И мы вправе огорчаться, если видим, что ты нами недоволен. Ты господин, все в твоих руках… Но мы по крайней мере имеем право знать…

Едва сдерживая гнев, аль-Габаляуи повернулся от Идриса к Радвану:

— Адхаму знакомы нравы арендаторов, многих из них он помнит по именам, и потом, он умеет писать и считать…

Идрис так же, как и остальные братья, растерялся от слов отца. С каких это пор знакомство со всяким сбродом считается достоинством и влияет на предпочтение одного человека другому? И причем тут начальная школа?! Разве мать Адхама послала бы его учиться, если бы не отчаялась в том, что ее сын сможет преуспеть в мире сильных? Идрис спросил, насупившись:

— Этого недостаточно, чтобы объяснить, почему ты хочешь меня унизить!

— Такова моя воля! — ответил аль-Габаляуи, раздраженно. — А ты должен лишь выслушать и подчиниться!

— Что скажете? — резко обратился он к братьям с вопросом.

Аббас не выдержал взгляда отца и, бледнея, произнес:

— Слушаюсь и повинуюсь!

Джалиль тут же опустил глаза со словами:

— Как прикажешь, отец.

— Будет как скажешь, — ответил Радван, сглотнув слюну.

На это Идрис злобно расхохотался, черты его исказились настолько, что лицо стало уродливым, и он закричал:

— Трусы! Ничего другого от вас и не ждал, только унизительного поражения. Из-за вашей слабости вами будет командовать сын черной рабыни.

Аль-Габаляуи нахмурился, глаза гневно сверкали:

— Идрис!

Однако злоба лишила того остатков разума.

— Какой же ты отец?! Всевышний сотворил тебя сильным и дерзким. И ты ничего не хочешь признавать, кроме своей силы и власти. С нами, родными детьми, ты поступаешь, как со своими многочисленными жертвами.

Аль-Габаляуи сделал в его сторону два медленных шага и произнес низким голосом, при этом от негодования лоб его покрылся морщинами:

— Попридержи язык!

Однако Идрис не унимался:

— Я не боюсь! Ты знаешь, я не из пугливых. Если ты решил поставить сына рабыни выше меня, не буду слушаться, не покорюсь!

— Ты понимаешь, что последует за этим неповиновением, ничтожный?!

— Сын рабыни — вот кто истинно ничтожен.

Отец, срывая голос, прохрипел:

— Она моя жена, негодяй! Имей уважение, или я от тебя мокрого места не оставлю!

Братья, и в первую очередь Адхам, зная жесткость отца, пришли в ужас. Но Идрис уже настолько не помнил себя от злобы, что не чувствовал опасности и как безумный бросался на огонь.

— Ненавидишь меня?! — орал он. — Вот не думал! Ты ненавидишь меня без зазрения совести. Может, это рабыня настроила тебя против нас? Господин пустыни, владелец имения, грозный богатырь! А рабыня смогла вертеть тобой. Уже завтра о тебе будут сплетничать люди, властелин округи!

— Сказал же тебе, держи язык за зубами, негодяй!

— Не унижай меня из-за Адхама! Как только земля тебя носит?! Ты будешь проклят! Твой выбор сделает нас всеобщим посмешищем.

— Долой с глаз моих! — закричал аль-Габаляуи так, что было слышно и в саду, и в гареме.

— Это мой дом. Здесь моя мать. Она полноправная хозяйка здесь.

— Тебя здесь больше не увидят. Никогда!