Юрий Буйда - Все проплывающие

Синиле вынесли из подсобки инвалидную трость. Он тотчас загорелся, схватил трость, примерился, установил ее на полу и – раз-два-три – взлетел вверх ногами, опираясь на ручку трости одной правой рукой. Постояв так с полминуты, он вернулся в компанию и, разгорячившись, принялся рассказывать, как его с этим фокусом приняли на работу в цирк, где он благополучно заколачивал кучу денег, и бабы были, и роскошный автомобиль с двумя пудовыми бриллиантами вместо фар, и рестораны, и все-все-все, пока случайно не использовал для фокуса трость директора цирка, набитую спрятанными от милиции бриллиантами – каждый камень величиной с лесной орех, – за это оба и получили срок: директор хотел вывезти драгоценности за границу, а Синилу взяли как соучастника, потому что номер с тростью был только у него.

Они пили допоздна, пока Нина не закрыла заведение. Потом спустились к реке, где Синила снова вспомнил Няню, и здесь ему опять – уже впятером – набили морду и бросили бесчувственного у моста через Преголю. Домой он вернулся под утро, разделся догола, посмотрел на нагую Няню в упор и сказал: «Я из-за тебя сегодня подрался сорок два раза. Кореша! Кореша – они и есть кореша, одну баланду по лагерям жрали, одну вошь кормили… Тебе еще никто не говорил… ну, какая ты?» Няня растерялась: «А какая?» Синила закрыл глаза. «Самая красивая. Но ведь дурочки красивыми не бывают, это все знают. Что я, дурочек не знаю? Принеси похмелиться». Няня голышом слетала вниз и принесла Синиле полный стакан водки и огурец на вилке. Он выпил и тотчас заснул с надкушенным огурцом в зубах.

Весь следующий день он бродил с топором по двору, от нечего делать срубая то там, то сям топольки, потом стащил с крыши сарая скороду – тяжелую дубовую плаху со вбитыми в нее острыми клиньями, которой землю на вскопанных огородах превращали в пух лебяжий. Из плахи торчали заржавевшие длинные острия, и остаток дня Синила затачивал их напильником.

На следующее утро он велел Няне взять ведра, ножики и бутербродов: предстояло ехать за грибами за дальние холмы. Только там, на Таплаккенских холмах, и можно было в такое время найти грибы – в основном зеленухи, но для этого приходилось ползти на животе в зарослях намертво сцепившихся и сбитых ветрами в непроницаемую массу елочек, чтобы выбраться на песчаную пролысину, усеянную грибами.

– Скороду я приготовил, – сказал он отцу. – Если хочешь, попробуй ее у сараев – там земля не такая глинистая. – И уже садясь на велосипед, добавил: – А тополя я повырубаю к той самой матери. Пуха-то сколько! Одна спичка – и готово, без дома останемся.

Поздно вечером он вернулся один и сказал отцу, что потерял Няню.

– Вернется – не маленькая. – Отец рылся в кладовке. – Сколько раз просил: берешь инструмент – ложь потом на место. Стамеску найти не могу.

– Сдалась тебе стамеска на ночь глядя. – Прихватив бутылку, Синила пошел наверх. – Я там в канавах вьюнов наловил. Во дворе, в дождевой бочке оставил.

– Хорошая жарежка, – одобрил отец, – но куда эта чертова стамеска…

На следующее утро я обнаружил пропажу. Задом вылез из еловых зарослей, отряхнулся и поплелся через поле и подвесной мост к Синилиным, жившим на самой окраине городка. Шел я медленно, даже нарочно придерживал шаг, но пришел вскоре, солнце только-только до середины телеграфных столбов добралось.

На крыльце сидел с папироской старик Синилин. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка водки, на тарелке лежал нарезанный огурец с хлебом и кусок вареного телячьего сердца.

– Он в огороде, – сказал старик, поправляя на правой ноге штанину, из-под которой торчал деревянный протез. – А стамеску так и не нашел. Зачем ему стамеска?

– В огороде, – тупо повторил я. – Нашел я вашу стамеску. На Таплаккенских холмах.

Старик удивленно посмотрел на меня и спросил:

– Огурчика хочешь? Своего посола. – Он затянулся папиросой. – Ко мне тут сватается одна… Может, и в самом деле, а? – И вдруг закричал во всю мочь: – Синила!

– Я сам, – сказал я.

– Зачем он тебе, если стамеску нашел? – Старик смотрел мимо меня. – Кто мимо него идет, только плюнуть норовит. Почему, а? Всю жизнь так. А?

Он упал спиной с крыши сарая на скороду, лежавшую вверх зубьями. Некоторые зубья пробили его насквозь. Так можно упасть только спьяну или нарочно. Он молча уставился на меня.

– Стамеску я нашел, – сказал я. – Но сперва тебя в больницу нужно.

А «скорой» у нас никогда и в помине не было.

Он булькнул ртом – на губах лопнул кровавый пузырь.