Юрий Буйда - Все проплывающие

– Дайте вашу палку, пожалуйста, – попросил я у старухи Мазаевой. – На минуточку.

– Да помер же твой Синила, – тихо сказал Шеберстов. – Шел бы ты отдыхать… или еще куда… Вон погода-то!

Я никогда в жизни этого не делал. Я даже не знаю, что это вдруг на меня нашло. Да и впоследствии никогда на это не отваживался.

– А ты только истории рассказываешь, как этот самый Синила, – продолжала безжалостная старуха Мазаева, протягивая мне палку. – Раскащик! – прошипела она. – Ну так все по порядку и расскажи. Тоже Божье дело. Почему ты такого гада в больницу повез, а не сразу на помойку?

Я кивнул. Именно на этот вопрос я и хотел ответить. И только сейчас понял – как. Для этого мне нужна была эта палка.

Трость у бабки была самая обыкновенная. Я уперся ею в асфальт, дрыгнул ногами и повис вниз головой. Затаил дыхание. Подумал только: я не упал. Солнце стояло в зените, и моя тень на асфальте была величиной не больше футбольного мяча. Ни о чем не думая, но не зажмуриваясь, я легким движением руки отбросил трость. Было тихо и жарко. Из карманов моей куртенки наземь посыпались ключи, медная мелочь, скрепки и смотанная в клубок резинка. Потом съехали с носа и бесшумно разбились очки. Я висел вверх ногами примерно в метре от земли, словно опираясь на собственную тень. А может, именно так оно и было. Стоило солнцу сдвинуться на долю градуса, меня чуть тряхнуло, а ноги сами собой расплылись в стороны. Я стал медленно опускаться. Коснулся ладонями асфальта, подогнул колени к груди и сел.

Я смотрел перед собой – и никого и ничего не видел.

– Семьдесят три секунды, – сказал фельдшер Шильдер, всюду таскавший с собой секундомер. – Ровно семьдесят три.

Но никто не засмеялся.

Собрав мелочь, выпавшую из карманов, и бросив разбившиеся очки в мусорное ведро, я ушел, толкая перед собой заляпанную сухим навозом и кровью тележку, в которой на слипшемся ватнике валялись чиненые-перечиненые остроносые лакированные ботинки.

Я думал о том, что произошло. Только что я пережил что-то, чему не было названия. Я не почувствовал ни страха, ни любви, ни приступа веры или там озарения, ни даже страха, – я вообще, похоже, ничего не почувствовал. Да и то, что я сделал, не потребовало от меня никаких усилий, ей-богу.

Как это часто бывает в такую погоду в наших краях, ни с того ни с сего пошел дождь, хотя солнце по-прежнему светило ярко.

Улица была пустынна, и это было хорошо, потому что никому, наверное, нельзя показывать лицо человека, который только что пережил настоящее ничто – те самые семьдесят три секунды. Я даже не задумывался о том, как мне это удалось. Устал. А главное, вдруг понял я, – это-то и был настоящий рассказ, без слов и смысла, которыми обычно пренебрегает даже Бог, – именно это, а вовсе не история о Синиле, о Няне со стамеской в белом горле, о дурочках, которые не бывают красавицами, и поэтому в них не влюбляются, или о цеппелине свободы, обтянутом живой человеческой кожей…

По всеобщему убеждению, Петр и Лиза Иевлевы не были мужем и женой, хотя вскоре после знакомства зарегистрировали брак и прожили более сорока лет вместе, в одном доме, и умерли в один день. Только смерть и похороны Буянихи собрали людей больше, чем кончина и погребение Петра и Лизы.

Оба были рыжие, молодые и горячие, чтобы не сказать – бешеные. Петр отличался что в танцах, что в драке. Однажды на спор он плясал без передышки двадцать шесть часов кряду, пока внутренности у него не перемешались, как овощи в кипящем супе, а подметки не стерлись до голой пятки. Лиза пела в фабричном хоре и иногда – опять же на спор – целый час держала верхнее ля.

Они были слишком похожи друг на дружку, чтобы составить гармоничную пару, однако пришел час, когда вечерние прогулки вдвоем и робкие поцелуи приблизили их к решающему объяснению. Свидетелей при этом, конечно, не было, но тем же вечером Лиза подняла с постели доктора Шеберстова и чуть не силком отвела к Петру, а спустя несколько дней по городку поползли слухи один страшнее другого.

Тут я вынужден сделать небольшое отступление. Незадолго до знакомства и сближения с Петром Лиза все еще с болью переживала неудачный сердечный опыт – разрыв отношений с красавцем-конюхом Арвидасом. Парень он был балованный женщинами и любил поозоровать. Однажды ни с того ни с сего велел Лизе прыгнуть с Банного моста в Лаву, и она не раздумывая прыгнула в чем была, – из чего многие заключили, что ради Арвидаса девушка готова на все. До чего там у них дошло – никому неведомо, но поговаривали – уж эти злые языки! – дошло до всего. Вскоре после этого Арвидас просто-напросто бросил ее. Городок был свидетелем Лизиных унижений: долгое время она преследовала неверного и даже валялась у него в ногах, но он – видимо, получив свое, – только смеялся в ответ на ее мольбы…