Лев Пирогов - Упирающаяся натура

Настоящее видится издалека, например, с дивана. Именно оттуда я обычно слежу за общественно-политической жизнью. Жена в сидит интернете, а я лежу и через её плечо на экран поглядываю. Мелкое — отпадает. И видится мне, что под дымовую завесу политических и антиклерикальных кампаний происходит в нашей жизни кое-что действительно интересное. Кое-что такое, о чём приятно поразмыслить, повернувшись на другой бок.

Вот, скажем, стратификация общества.

Есть такое научное понятие: стратификация семян. Думаете, там всё просто — отделяют зёрна от плевел, правильных людей — от плохих? Ан нет. На самом деле это приём предпосевной подготовки семян для ускорения их прорастания.

Слышите?.. Про-ра-ста-ни-я. Стратификация общества — означает, что что-то будет. Что-то из всего этого должно вырасти. Йоу!.. (Больше оптимизма, больше энергии.)

После недавних волнений стало вдруг мучительно ясно, что термины «большой» и «малый народ» — это не вполне бред. Да, есть народ большой — он тяжёл и неповоротлив (по-научному выражаясь, инертен). Его гравитация искривляет время. Гуляешь по Москве — вроде бы двадцать первый век. Отъезжаешь чуть подальше — уже двадцатый. А совсем далеко отъезжаешь — там бабки в ветхих шушунах, козы… И у детей макушки точь-в-точь, как на картине художника Поленова «Московский дворик», а это, между прочим, 1878 год.

Малый народ быстр и проворен, как катерок, но на катерке океан не переплывёшь. На нём можно спастись с большого корабля, если тот терпит бедствие, но только обязательно придётся дождаться, чтобы другой большой корабль пришёл и вытащил тебя из воды.

Это одна из бессознательных стратегий малого народа — уповать на другой корабль (скажем, под либерийским флагом). Так сказать, хинаяна — путь индивидуального спасения. Но есть и другая: маленький катерок может оказаться буксиром, может тянуть и толкать потерявший управление большой корабль. То есть просвещать и агитировать большой народ, «ходить» в него. Махаяна.

С манифестом нового хождения в народ выступил недавно Андрей Лошак. Что мне, чуждому политического суечения эстетику, приходит в этой связи на ум? Ну, во-первых, роман Тургенева «Новь» приходит, но его мы опустим, он слишком длинный. Начнём с «во-вторых».

Кульминацией и смыслом всякого хождения (как учил меня мой учитель, философ-бахтинист Анатолий Дуров) является… возвращение. Не за чем ходил, а с чем вернулся. Ну вроде как кульминацией жизни оказывается смерть. Именно в момент смерти бывает ясно, кем был человек при жизни. Скажем, жил тускло, а умер как герой, значит, и всю жизнь был героем. А коли наоборот — то наоборот.

Что мы знаем о возвращении из народа? Кучу историй. И все они какие-то… предсказуемые. Стал строить школу, крестьяне разворовали доски, а чтобы скрыть покражу, недостроенную школу сожгли. Плюнет благодетель и живёт дальше как жил. (См. рассказ гр. Толстого «Утро помещика».) А коли вернулся из народа ни с чем, считай и хождения не было, — по плодам, а не по намерениям людей судят.

Почему-то мне интереснее думать об обратном явлении, более массовом и менее рекламируемом — о хождении ИЗ народа.

Одной из первых памятных историй об этом был очерк Алексея Писемского «Питерщик» (1856 год). Краткое содержание: крестьяне, много времени проведшие в столице на отхожих промыслах или в людях, по возвращению домой начинают «задумываться». Крестьянская обыденная жизнь им в тягость, всё валится из рук; хозяйство хиреет, и заканчивается всё это для них крайне плохо. Мораль: сиди дома, не гуляй, поманит — обманет.

И хоть на самом деле от хождения «из народа» случаются Ломоносовы и Шукшины, но очень уж редко. Эти случаи малоинтересны искусству, потому что нетипичны, напоминают фантазию, а искусство, будучи фантазией, страсть до чего не любит себе об этом напоминать.

Кстати, у Шукшина есть замечательный рассказ о том, как не любит народ, когда в него «ходят». К деревенской старухе приехал на побывку сын — кандидат наук. Взбудоражив всю деревню, подкатил на такси, привёз в подарок электрический самовар и почему-то деревянные ложки (вроде как стеклянные бусы), в общем, нехорошо приехал, нескромно. И мужики инстинктивно этому воспротивились. (Им-то на такси не ездить. Им лучше не вспоминать о том, что жить можно по-другому, для мужика это смерти подобно, он от этого начинает «задумываться».) Вот и снарядили местного болтуна, чтобы тот кандидата «срезал». Он срезал (в их глазах), и стало мужикам легче: не больно-то, выходит, кандидат настоящий. А если кандидат не настоящий, то и такси не настоящее, — можно не париться.