Генри Лоусон - Рассказы • Девяностые годы

Старик согласился, поглядывая на Калгурлу, которая смотрела на него свирепым взглядом из-под нахмуренных густых бровей.

Салли слышала почти все, что говорил Моррис. Она знала, что Кон в бешенстве оттого, что ее болезнь задержала их. Но она была слишком слаба, и ее ничто не волновало. Главное — не нужно будет двигаться, и это казалось ей счастьем. Счастье и то, что Кон и Моррис все-таки поедут дальше и не будут досадовать, что их поход срывается.

— Конечно, Моррис, — сказала она устало, когда он подошел к ней, чтобы объяснить свой план, — так будет лучше всего. Ты должен ехать. Ничего со мной не случится. Не беспокойся обо мне. Ты же знаешь, я всегда отлично ладила с туземцами.

Моррис спилил несколько тонких деревьев, сделал носилки и покрыл их мешками и одеялом. Он положил на них Салли и показал кочевникам, как их нужно нести. Затем велел им сделать шалаш из ветвей акации над носилками и постарался объяснить Калгурле, что воду нужно кипятить перед тем, как поить ею миссис Салли и что на голову ей нужно класть мокрое полотенце. А давать только слабый чай и сгущенное молоко, если она попросит. Он подмел землю вокруг шалаша и сказал Калгурле, что нужно поддерживать чистоту и отгонять мух. Калгурла все это выслушала в суровом молчании.

Потом Моррис с виноватым видом, не глядя Салли в глаза, подошел к ней попрощаться.

— Просто сердце переворачивается, дорогая, что мне приходится оставлять тебя одну, — сказал он таким тоном, словно еще не решил окончательно, что ему делать. — Но ведь ты, Салли, понимаешь, мы не можем отказаться от этого похода. Я ни за что бы не оставил тебя, будь ты серьезно больна, но Кон считает, что это просто дизентерия. Через день-два ты будешь совершенно здорова, а нам нужно спешить: скоро все водоемы на дорогах к северу пересохнут. Кроме того, мы упустим свое счастье, если не доберемся до прииска, открытого Смитом, раньше, чем он о нем расскажет всем встречным старателям.

— Конечно, конечно, — Салли старалась говорить бодро и весело, хотя ей и языком-то было трудно ворочать. — Ужасно обидно, что я такая обуза для тебя, я никогда не простила бы себе, если бы провалила вам поход.

Салли не знала, сколько времени она пролежала в лагере кочевников. Как только Кон и Моррис уехали, те расположились неподалеку от ее шалаша. Она могла только предполагать, что много дней спала почти беспробудно и, вероятно, иногда теряла сознание.

Она смутно помнила, что ей было приятно лежать неподвижно, вместо того чтобы плестись под палящими лучами солнца, испытывая мучительную головную боль и резь в животе. Она радовалась, что ей не надо править огромными голенастыми верблюдицами и видеть, как Кон колотит своего свирепого верблюда, что рядом с ней сидит Калгурла или другая туземка, отгоняет мух, прикладывает ей к голове мокрое полотенце, подает напиться.

Иногда она сквозь сон видела, как мимо ее шалаша — то в солнечном свете, то в сумерках — скользят темнокожие. Однажды ее разбудил громкий говор. До нее донеслись сердитые, возбужденные мужские голоса. Затем она услышала голос Калгурлы, которая, по-видимому, уговаривала и бранила мужчин. Салли догадалась, что они хотят покинуть ее, но Калгурла гневно спорила с ними, напоминала, что они дали слово Моррису и Кону, что белая миссис подарит им муки, вина и варенья, если они доставят ее в Хэннан. Потом Салли почувствовала, что ее несут; кочевники снялись с места и по нескольку часов в день несли ее на носилках.

Когда Салли перестало лихорадить и мысли у нее прояснились, она увидела сквозь листья своего шалаша, как в ярком солнечном свете движутся обнаженные темные фигуры. По утрам мужчины уходили на охоту и под вечер приносили кенгуру или какую-нибудь мелкую дичь. Женщины сидели на корточках перед плоским камнем и дробили зерно, дети шалили и играли подле них. А по вечерам, прислушиваясь к звону их музыкальных инструментов и к печальным напевам туземных песен, она грезила, что возродилась для какой-то новой первобытной жизни.

Ее словно удивляло, что она уцелела в этой отчаянной схватке со смертью. Но она радовалась тому, что жива. Никогда еще жизнь не казалась ей такой чудесной, и сердце ее было переполнено благодарности к этим темнокожим людям, которые спасли ее от смерти, и к этой удивительной стране, похожей на опал молочного цвета, в котором притаилось пламя и все цвета радуги.

В то утро, когда она села на постели и улыбнулась, Калгурла крикнула: «Юкки!» — с такой радостью, что мужчины, женщины и дети немедленно обступили койку Салли, смеясь и болтая на своем языке.