Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

Ферапонт Осмоляк. «Шутки Гражданской войны» (1922)

Я — подкидыш, вырос в детском доме, потом стал моряком. Добра я не нажил, кроме полупустого сундука и золотого медальона, который болтается на шее, сколько себя помню. Был вечер, когда я сошёл на берег в далёкой стране. Пользуясь темнотой, ко мне стала приставать портовая шлюха с дряблой, морщинистой кожей. Дело происходило под трактирным фонарём, я разглядел её прелести, после чего двинул сильнее, чем требовалось. Она ударилась головой о дощатый настил и, когда я склонился, была уже мертва. Место было чужим, не зная, куда деваться, я укрылся в трактире. В углу горбился лысый старик, показавшийся мне завсегдатаем. Подсев, я угостил его выпивкой. Завязалась беседа. Очень скоро я изрядно набрался. А когда в дверях появились полицейские, старик кивнул им, и они скользнули по мне равнодушным взглядом. Мой план сработал! Но страх ещё не покидал меня. Поэтому, когда трактир закрылся, а старик пригласил к себе, я согласился. Его называли царём портовых бродяг, и нищая конура соответствовала прозвищу. На стене — и это меня удивило! — висело фото той самой шлюхи. Неужели она была так популярна? А когда мы распили ещё бутылку, он показался мне гомосексуалистом, и я удовлетворил его похоть.

А теперь мне говорят, что я убил свою мать и открыл наготу отца! Старый пьяница узнал медальон, когда я забылся мертвецким сном!

И мне грозят выколоть глаза!

Они что, варвары?

Э. Дипс О’ Фокл. «Греческое эхо» (1968)

Во сне я умнее. «Грамотный менеджмент наладит жизнь? Нет, жизнь шире, глубже, она сложнее любых расчётов». Мне крутят у виска. Те, кто правят миром. Кто считает, что миром правит не слепая воля, а слепая кишка. Я цитирую классиков, привожу десятки аргументов, главный из которых — презрительная улыбка. Да, во сне я умнее. И смелее. На работе я тише воды — простой корректор, куда уж ниже. А тут соседка в метро уткнулась в глянцевый журнал. «Мне за это платят, — поворачиваюсь к ней, — но вы-то зачем читаете?» Она открывает рот, кричит, что не позволит вмешиваться в её жизнь, от крика у меня закладывает уши — это звонит будильник. Спускаюсь в подземку, еду в издательство. Соседка уткнулась в глянцевый журнал. Исподтишка разглядываю — вроде нормальная. Открываю, было, рот, но — молчу. Она улыбается. Опять открываю рот, как рыба, выброшенная на берег. «Мне за это платят…» И прикусываю язык. Она меряет взглядом и отодвигается. Да, во сне я определённо смелее. На работе — голова кругом! А в конце дня крутится: «Вот бы нам бы дам бы! Я бы им и ямбы, сам бы им и самбы, я бы ту бы — в тубы, я бы эту — в губы!» На дом взял халтуру. Засиделся допоздна, а ночью пришло: «Вот бы нам бы дам бы? Стали бы, как дамбы, дамы-то как мамбы! Абы да кабы бы, а самих — на дыбы! Но и мы не рыбы, тут же бы на «ры» бы, встали на дыбы бы!» Жена спит и не подозревает, какой рядом женоненавистник и бунтарь. Даже во сне я не болтаю лишнего. Только мечтаю: «Вот бы нам бы нимбы! Вот бы сразу в лимб бы!» И жду будильника. А меж тем годы — не грибы, годы — как гробы! «Сорок лет! — кричу во сне. — Возраст айсберга, плывущего по течению, чтобы раствориться водой в воде! А внутри-то ещё огонь! Смотришь на сорокалетних, будто на стариков, пока не окажешься у зеркала…» И просыпаюсь от ужаса. Мне-то — пятьдесят!

Во сне или наяву? Где течёт моя жизнь? Где я — настоящий?

Любомир Струсь. «Человек, похожий на всех» (2011)

В тот вечер Моника решилась.

— Почему ты не женишься на мне? Тебе не нравится моя грудь?

Анджей отвернулся. Они уже год занимались любовью в дешёвых гостиницах, но разве это повод для знакомства? Моника не знала, что он писатель, что его последний роман забраковала критика, что профессор Зайонский опять рекомендовал ему лечь в клинику. Ему и в голову не приходило делиться этим с Моникой: кроме постели у них было мало общего. А теперь женитьба. Он знал, что рано или поздно всё придёт к этому, но вопрос всё равно застал его врасплох. И теперь приходилось мучительно искать слова. В какой-то момент Анджею захотелось пойти напролом, говорить о себе, своих планах, рассказать о той щемящей пустоте, которая в последнее время не покидает его даже во сне.

Он уже открыл рот, но вместо этого глухо произнёс:

— Да, мне не нравится твоя грудь…

Кшиштоф Беднарский. «Да или нет» (1975)

— А по-моему, поэтов допушкинской поры невозможно читать, все эти высокопарные сумароковы-державины безнадёжно устарели.