Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

Рёв одобрения прокатился по рядам, плакали закалённые в боях ветераны, соскочив с коней, целовали землю мускулистые гиспасписты, а тяжеловооружённые педзэтайры, снимая доспехи, грудой бросали их вдоль дороги. Распущенное войско тронулось в обратный путь, и Богораз, провожая его взглядом, чувствовал себя героем.

Сломленный пирушкой, Александр весь день проспал в шатре.

А ночью к нему явилась тень казнённого софиста.

— Скажи, Александр, ради чего ты живёшь?

Он рассмеялся:

— Ради славы.

— Слава может быть и дурной.

— Добрая слава или дурная, зависит от потомков, но они вряд ли будут другими!

— Как знать… — вздохнула тень. — Значит, ты мечтаешь превзойти Рамсеса, Асаргаддона и Кира Великого? Но ты уже превзошёл их — варварством…

И тут Александр увидел разрушенные Фивы и Тир, увидел выросшие на костях «Александрии», увидел проданных в рабство, убитых из тщеславия, казнённых за несовершённые преступления, распятых за то, что защищали свой дом, он увидел сожжённый Персеполь и вытоптанные виноградники, которые не сажал. Бог, сын бога, он вдруг увидел себя ничтожным и жалким. От этих мыслей с ним случилась лихорадка. Собрав летописцев со всей империи, он приказал уничтожить книги о своих походах. А через три дня, двадцать восьмого даисия, Александр умер.

В этот день, вернувшись от ректора, Евдоким Богораз сжёг свои рукописи.

Иван Зорин. «Вечность мига» (2011)

Жёлто-зелёные болтливые попугаи, которых на пыльных дорогах продают босоногие индейцы, владеют испанским куда лучше гринго, скупивших земли вокруг. Воистину, деньги безмолвны, но легко находят общий язык!

Габриэль Субисаретта. «Путешествие в Каракас» (1878)

Мужчина и женщина шли через пустыню. Они ели из одного котелка и спали под одним одеялом. «Береги воду!» — раздражённо покрикивал мужчина, видя, как расточительна женщина. «Разведи огонь!» — будил он её, бросая на постель охапку хвороста. Женщина сносила всё. Вечерами у костра мужчина с тревогой рассказывал, какой путь кажется ему короче, а когда замечал, что его не слушают, поднимал на женщину руку. Это случалось не раз и не два. Наконец, женщина не выдержала. «С другими я видела тебя любезным, — кусая губы, сказала она, — потому и согласилась пойти с тобой через пустыню. А со мной ты груб, разве можно платить за это любовью?» Мужчина взглянул на неё с удивлением, потом устремил глаза к горизонту. Он промолчал, но с тех пор относился к женщине подчёркнуто предупредительно. Теперь она пила вволю, а спала до захода солнца. «Давно бы так, — радовалась она про себя, — стоило разозлиться, как всё сразу наладилось!» А однажды у костра, обняв мужчину, спросила:

— Видишь, как нам хорошо, почему же ты раньше так обращался со мной?

Мужчина опять посмотрел на горизонт.

— Потому что раньше мы были вместе, а теперь — порознь.

И тут женщина поняла то, о чём он знал уже давно — из пустыни им не выбраться.

Неизвестный автор. «Наставления в семейной жизни» (XVIII в.)

Другой пример дурной бесконечности являет нам поэзия, известные строки Мандельштама, которыми заканчивается стихотворение «Декабрист»: «Всё перепуталось, и некому сказать, что, постепенно холодея, всё перепуталось…». Мысленно повторяя дальше «и некому сказать, что, постепенно холодея, всё перепуталось…», ряд можно продолжить беспредельно, выстраивая отражение отражения, отражение отражения отражения…

Лев Архипович Веденский-Коведяев. «Собрание бесконечностей» (1968)

Ходил на нелюбимую работу, жил с опостылевшей женой, родил себе подобных.

Статистики не испортил.

Охотился за здоровьем: лечился от болезней, которых у меня не было.

В гроб свела та, от которой не лечился.

Мечтал, чтобы у меня всё было.

И вот теперь у меня всё — было.

Похоже, не жил.

Может, и не умер?

Всё-таки ушёл от жены!

Был, как все.

И стал, как все.

Стремился избежать конфликтов.

Наконец-то удалось!

Ничего о себе не скажу.

В наше время известность — позор!

Аверьян Ксаверьянов. «Мир в эпитафиях» (1999)

Были по отцу сводными братьями и жили в незапамятные времена, когда воздух был чище, а трава зеленее. Лавель был примерным мальчиком: слушался взрослых, не грязнил штанишек и не рвал за высоким забором соседских яблок. А Какин рос без матери, с малых лет курил, пуская в лицо колечки дыма, целыми днями гонял по двору кур, засовывая им головы под крыло, чтобы уснули, и подкладывал кнопки учителям. Ему постоянно хвалили Лавеля, но он только рукой махал. Время было золотое, поднялись оба, как на дрожжах: Лавель превратился в стройного блондина, Какин — в коренастого брюнета. Но жить продолжали по-прежнему. Лавель просиживал допоздна на работе, исправно платил налоги, а Какин бил баклуши и начальство не ставил ни в грош. Сколько раз ему Лавеля в пример ставили, только он и ухом не вёл! Шли годы, Лавель женился, по воскресеньям копался в огороде, а Какин кочевал по чужим постелям, плутал в трёх соснах и набивал шишки. И стал Лавель поддевать Какина. Пройдёт мимо со вздохом, будто жаль ему брата, или посмотрит издали с немым укором.