Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

А случалось, его прорывало, и он откровенничал в университетской столовой. Слушая вполуха, ему согласно кивали — Богораз давно слыл чудаком. «Каждый приходит к своей философии, пропуская жизнь через себя!» — горячился он и, путая тарелки, залезал вилкой к соседу. «Нормальные и так живут, — крутили у виска, — это больные себя заговаривают». И Богораз виновато улыбался. С годами он пришёл к выводу, что мир глубоко порочен, что исправить его нельзя, а можно лишь сильнее испортить. Книжный червь, не снимавший очки, даже когда спал, и кашлявший по утрам пылью библиотечных хранилищ, он понял, что его трагедия в отдалённости изучаемых событий, что нить, связывающая эпохи, давно истёрлась. Он осознал также, что всё, предлагаемое жизнью, — уродливо, и, отказавшись от карьеры, по-прежнему писал ненужные отчёты, составлял компиляции, на которые закрывали глаза, прежде чем отправить в мусорное ведро. В его решётчатом мире солнце сменяло луну, весну — осень, но Богораз не замечал времён года. В поношенном внесезонном пальто он ездил на работу, возвращался в одинокую квартиру, покупая по дороге в супермаркете готовую еду, ужинал, чистил зубы, разглядывая в зеркале морщины, и, разговаривая с собой, путал имена сослуживцев с именами из далёкого прошлого. А другой жизни он не знал: каждый живёт в своей скорлупе, чужая жизнь, как за витриной, — на виду, да не попробуешь.

И всё же однажды Богораз решил изменить жизнь. Долго топтался перед кабинетом ректора, тихо постучал в обитую кожей дверь. В кресле под собственным портретом сидел мужчина, который был его моложе, но выглядел старше. Пока не пропала решимость, Богораз скороговоркой попросил перевести его на факультет новейшей истории. «На неё ещё можно влиять», — невнятно закончил он. Стало слышно, как за стенкой тикают часы и шагают по мягкому ковру. «Мы подумаем», — пожав плечами, сказал о себе ректор во множественном числе. Обернувшись на свой портрет, он погладил бородку, потом склонился над бумагами, будто Евдокима уже не было, и на его усталом, брезгливом лице читалось: «Сиди жаба в луже — не то будет хуже!» Богораз толкнул спиной дверь, зажмурившись от стыда, а когда открыл глаза, цвёл месяц даисий сто четырнадцатого года Олимпиады. Евдоким гарцевал на коне с бычьей головой, и фалангисты, гремя поднятыми щитами, приветствовали его криком. Теперь он говорил на древнегреческом, называл их по именам, удивляясь не столько своей памяти, сколько произношению. Был полдень, и короткие тени втыкались в сухую землю. Подскочивший гетайр из первой илы доложил, что софист, накануне обвинённый в заговоре, побит камнями. Евдоким кивнул, точно знал, о ком идёт речь. Выдержав паузу, он поднял копье и, провозгласив новый поход, швырнул его далеко на восток. Воткнувшись, оно образовало с тенью острый угол. Это сопровождал вопль одобрения, но, вглядываясь в хмурые лица, Евдоким понял, что радость не искренна.

Так Богораз стал Александром. Теперь он ночи напролёт пировал с гетерами, совершал жертвоприношения богам, в которых не верил, водил войска на штурм крепостей, но впереди больше не дрался, потому что был слишком привязан к своему телу. Как больной, который ещё помнил себя здоровым, он не забыл свою прежнюю жизнь. Он видел в себе Александра и одновременно видел Александра со стороны, зная его больше, чем тот себя. Он знал про его Эдипов комплекс, про расправу над детьми, вся вина которых была в том, что имели царскую кровь, про убийства друзей, про неуёмное стремление освободиться от традиций во имя нового мира, который окажется не лучше старого. И Богораз ещё больше укрепился в мысли, что сверхчеловек — это недочеловек. Он вспоминал родителя Александра, создавшего непобедимую армию, и гадал, как избавить Александра от зависти к нему.

«Отец превратил горных пастухов в воинов, сын должен вернуть их к козам», — задрав голову, смотрел он на возвращавшихся в родные места перелётных птиц.

Заканчивался месяц таргелион. Выстроив войска, Богораз спешился, хлопком прогнав коня с бычьей головой, потом долго, точно пересчитывая, всматривался в молчаливо опиравшихся на копья воинов. «Я водил вас на край света, — подняв руку, громко произнёс он. — В горы, где коротконогие жители используют вместо дротиков обугленные палки, а камни для пращей берут из-под ног, в пустыни, где кочевники от нетерпения захлёбываются словами, так что их язык напоминает птичий, я водил вас и к их диким соседям, чей язык, как у детей, не поднялся выше повторений. “Чили-чили” или “тонг-тонг”, — бьют они себя в грудь, требуя хлеба и мяса, а их жёны, взяв имя мужа, выворачивают его наоборот, чтобы вместе образовать палиндром, я водил вас против племён, скачущих в битву на горбатых верблюдах, против народов, воюющих на колесницах, и против тех, кто сидит на огромных животных с двумя хвостами… — Богораз, набрав воздуха, крикнул: — А теперь я поведу вас домой!»