Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

Питер Мун. «Сцена Страшного суда» (1919)

Остались наркотики. Остальное изжито. Нет-нет, у меня всё O.K.! Работа, семья. По уикэндам — барбекю, в отпуск — на острова. Всё стабильно, я уверен в завтрашнем дне. Ещё не проснувшись, знаю, как его проведу. Знаю, что за день надо платить. Как и за дом. И за учёбу сына. И за счастье. За этим меня и родили?

Нет, остаются наркотики!

Жена ещё спит, и в душе я занимаюсь онанизмом. На кухне разогреваю тосты, учу сына, как клеить девчонку, потом целую в затылок жену, загадывая: если обернётся, всё будет хорошо. Она не оборачивается. Выйдя к машине, думаю, что вполне бы мог убить. Кого угодно. Первого встречного. Без риска, что поймают. Мотивов-то у меня нет! Не больше чем у других в мегаполисе. В день по одному, в год почти четыре сотни, за двадцать лет — без малого десять тысяч. Маленькая Хиросима! Но что-то меня останавливает. Выжимая газ, кошусь на небоскрёбы, в которых каждую ночь зачинают уродов. Вроде меня. Всех не перебить. Может, начать с себя?

Но лучше наркотики.

Куда прёшь, старая! Вам помочь? Перевёл через улицу. Сколько мужей похоронила? Не стоит благодарностей! Кляча дохлая, меня переживёт! Бедный, я бедный, плыву кораблём в заминированных водах, лавирую, а бомб всё больше, больше…

К чёрту! Где наркотики?

Ну вот, я первый. Одному хорошо, тихо, только кондиционер жужжит. А скоро всё испоганят. Заполнят взглядами, ядами, дамами, бумагами. И начнётся! Не вздохнуть, не присесть! Все трудятся. Из кожи лезут. Все зарабатывают! Но кто приносит пользу? Это большой вопрос. А прогресс? В том, чтобы большую Хиросиму устроить в секунду? Эй, цивилизация тягловой скотины, куда тащишь? Сколько лошадей загнала? Сколько пристрелила? А вот и босс! Привет, как дела?

Интересно, он пьёт транквилизаторы?

Мой отец в доме для престарелых, на Рождество я шлю ему открытку, при случае, навещаю. Слушая стариков, представляя их жизнь, удлиняешь свою. Но мне некогда. Я — хороший парень, попавший в цейтнот. Вот что я про себя думаю. Но держу при себе. Может, я не улавливаю дух времени? А какой у него дух? Оно стерильно. Как мертвецкая. А мой старик говорит про дух времени: кто в это время правит, того и дух! Тс-с! Босс читает мысли! Нет-нет, это не про тебя, ты пахнешь дорогим спреем и моим повышением.

Рабочий день кончился. Ухожу последний, оставляя уборщице пейзаж после битвы. А руки по-прежнему чешутся! Может, всё же убить? Ладно, потерплю. И наркотики откладываются. К тому же пятница. Впереди — барбекю.

Да, заеду. У жены шопинг. Какой галстук выбрать? Любой, они все одинаковые. Один в полоску, другой в горошек? И что? Чувствую себя ослом. Буридановым. Бери оба. Бери, или я убью продавца!

Похоже, с наркотиками я поторопился.

Я психопат? Маньяк? Просто выживаю! Как могу. Не спился. Не покончил с собой. Или покончил, поставив крест? А кто же едет домой? Дороги забиты. Они убивают меня! Убивают! Хочется установить на машине громкоговоритель: «Эй, сволочи, слушайте исповедь героя вашего времени!» На заднем сиденье жена щебечет про покупки. Убить её? Убить и не мучиться? Всё O.K., всё O.K.! И руки уже не дрожат. У дома почти успокаиваюсь. Улыбаюсь соседям. Говорю о погоде. И едва сдерживаюсь, чтобы не закричать: «Неужели исповедью моего сына будет: “Остались наркотики. Остальное изжито.”»?

Дик Кенс. «Зомби и сын» (1999)

Один коринфянин сочинил себе эпитафию: «Ничего в жизни не нашёл». «Это же надо было так прожить! — осмеял его другой. — Несчастный глупец, тебе не повезло!»

А между тем первый был красив, богат, любим женщинами — второй же был ничтожным рабом.

Периандр Коринфский. «Софизмы и монологи» (III в. до н. э.)

Игорь — бабник со стажем. А тут влип. Завёл приезжую. Современную, без комплексов. То без предупреждения явится, то уйдёт, не попрощавшись. Или на ночь без приглашения останется. А Игорь привык к порядку, чтобы жизнь на версту была видна, чтобы рукой пощупать. У него и тапочки всегда на одном месте. А тут — вольная птица! Теребит по поводу и без. Замучила! А как от неё избавиться? Грубо — деликатность мешала, тонко — не понимала. Или вид делала. Игорь привык женщин на место ставить, показывая, кто главный. А тут и намекает, и скандалы устраивает. Бесполезно! Через день-другой стоит на пороге, как ни в чём не бывало. А куда ей идти? Не выгонишь же — ну и пускал. А сам начал у друзей прятаться. Те смеются — во, мужик, попал! А девица его разыскивает — звонит по сто раз. Что делать? И вдруг — как в воду канула. Игорь неделю улыбался: «Баба с возу…» А потом забеспокоился. Позвонил — трубку не берёт, написал — не отвечает. А ему будто не хватать её стало. Пусть бы приходила, но не часто — и ей хорошо, и ему бы жизнь скрашивала. Раз дозвонился. А она: «Я однолюбка, встретила другого, он мне больше подходит!» Короче, прости, сердечный друг, у меня любовь! Щёлкнула по носу — Игорь и завертелся волчком! Понимает, что не любит, а обидно-досадно. Мужское самолюбие уязвлено. Долгими бессонными ночами ворочается, свидания в памяти перебирает. А днём звонит, унижается. Умоляет о встрече. Мне, говорит, ничего не надо, я не ревнивый, но нельзя же так резко рвать, давай останемся друзьями. А она в лоб: «Зачем? Его люблю, а ты не нужен!» Будто гвозди в гроб заколачивает! И сгорел мужик — все мысли о ней, другую завести не может. Пить стал. И спьяну душу травит. А собутыльники жалостью только масло в огонь подливают! Ходил и к ворожее. И к психиатру. Напрасно! Болтается, как рыба на крючке! Два года из головы не шла. Игорь постарел, осунулся. Работу бросил, уж и о самоубийстве подумывал.