Иван Зорин - Вечность мига - роман двухсот авторов

Проснувшись, Илья Кузьмич долго лежал с открытыми глазами. «На службу опоздаешь», — толкнула его в бок жена. Илья Кузьмич повернулся и вдруг увидел рядом чужую ему женщину, будто и не прожил с ней столько лет. Не сказав ни слова, он медленно оделся и вышел.

А на другой день уехал в Сибирь — мыть золото.

Глеб Николаевич Босой. «Правда жизни» (1927)

За столом с чашей — молодой мужчина, мужчина постарше и женщина.

Мужчина постарше: Как давно мы не виделись!

Женщина: Тысячу лет!

Молодой мужчина: Но, кажется, совсем не изменились!

Мужчина постарше: А помните, как мы играли королей?

Женщина: И королев!

Мужчина постарше: Я реплику тогда бросал (преображается в короля) — «Какой жестокий мир!»

Женщина: А я к ней добавляла (преображается в королеву) — «Но есть любовь на свете, милый!» (смотрит на молодого мужчину)

Молодой мужчина: А я потупил взор, придворному как подобает… (преображается в придворного)

Король: Да, тебе одной я верю, душа моя!

Королева (в сторону придворного): Тебе я верю, душа моя…

Придворный: В знак верности, мой господин, примите этот кубок!

На чаше написано «яд». Король пьёт и ставит чашу на стол. После паузы.

Король: Недавно книгу я читал про пастухов, так в ней один, немолодой уже, и говорит — «Чертовски мир жесток!» (забрасывая ноги на стол, превращается в ковбоя)

Королева: Она мне тоже попадалась, и помню я жены его ответ (превращается в жену ковбоя) — «Но есть любовь на свете, милый!» (смотрит на молодого мужчину)

Придворный: Занятная книжонка. Напарник старика глаза всё отводил… (превращается в помощника ковбоя)

Ковбой-муж: Тебе одной я верю, детка!

Жена (в сторону молодого): Тебе я верю…

Ковбой-любовник: Вот виски с содовой для компаньона! Угощайся, старина! (подает яд)

Муж пьёт и ставит чашу на стол. После паузы.

Ковбой-муж: Намедни театрик в город заезжал, паршивенькая труппа, но всё ж забавно. Один актёришка со сцены говорил — «Как давно мы не виделись!» (становится актёром)

Жена (становится актрисой): Тысячу лет!

Молодой ковбой (становится героем-любовником): Но, кажется, совсем не изменились!

Свет медленно гаснет, стихая, голоса продолжают разговор.

Люсьен Галь. «Пьесы для чтения» (1961)

— Если у власти военные, то главной задачей объявляется охрана границ. «А если придут враги?», — пугают вас, накладывая лапу на бюджет.

Если у власти юристы, то на первый план выходит защита гражданских прав. «А если посягнут на вашу собственность? — присваивают адвокаты львиную долю ваших доходов. — Без нас, как без рук!» И устраивают всё так, что без них, и правда, шагу не ступить.

Если у власти повара, то главное место в государстве занимает кулинария. «Питайтесь в ресторанах, и не отравитесь!» — заботятся они о вашем здоровье. И принимают закон, запрещающий есть дома.

Если правят актёры, то мир становится театром. Привлекательность человека определяется количеством его масок, а главным достоинством — умение себя подать, исполняя роль служащего. На развитие актёрских талантов выделяются огромные средства.

Если у власти проститутки, то всё будет продаваться, и феминизм перерастёт в матриархат…

— А если воры?

— Тогда мы имеем всё сразу.

С Интернет-форума «Четверги по пятницам». (2011)

Я сплю в психиатрической больнице, и мне снится, что я сплю в психиатрической больнице, и мне снится, что я сплю в психиатрической больнице…

Быть может, на дне этого колодца лежит истина?

Курт Зейдль. «Я и остальные» (1886)

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…» А поступок? Это было в сорок четвёртом. Я ехал в командировку, как это бывает в дороге, разговорился с пожилым попутчиком и под стук колёс слушал его жизнь. Вскоре у меня стали слипаться глаза, я повесил в угол куртку и растянулся на полке. А ночью меня растолкал проводник — за окном была моя станция. Схватив чемодан, я выскочил на перрон. Поезд тронулся. И тут я вспомнил про куртку! В ней документы, деньги… Я похолодел. Время-то военное, за это грозил трибунал. Вдруг в проплывающем окне мелькнуло лицо старика, и на перрон полетела моя куртка. С тех пор, когда людское равнодушие донимает меня настолько, что я начинаю ненавидеть окружающих, вспоминаю этот случай. Но старик-то об этом не знает!

Константин Бобарыкин. «Отпечатки в чужой памяти» (1959)