Наталья Рубанова - Коллекция нефункциональных мужчин - Предъявы

Я думал о Машке до «Шаболовки»; после «Шаболовки» очень захотелось курить, и о Машке уже не думалось. Я вышел на «Академической» и направился в сторону памятника Хо Ши Мину, около которого стояла худенькая нетрезвая барышня. Она попросила закурить, потом сказала, будто плохо знает Москву и что хорошо бы доехать прямо сейчас до Новогиреево, а затем начала выуживать, как меня зовут.

— Герасим, — соврал я.

Барышня недоверчиво посмотрела вдаль и, подавая руку, изрекла:

— Таня.

Ну, Таня так Таня; какая, в сущности, разница? Я же дурак; меня женщины, пусть даже и заблудившиеся трогательные провинциальные барышни с мечтой о Новогирееве в двенадцатом часу ночи, не очень-то волнуют — я же продался Бас-Гитаре.

Мы сели на какую-то скамейку, и Таня начала историю своей жизни; такой хорошо пугать малюток темными ночами.

Родилась Таня на год позже меня в Саратове, в семье разнорабочего. Разнорабочий пил, бил и домогался, Таня плакала, мать ее не понимала и так далее. Потом Таня закончила ПТУ, а поучаствовав в художественной самодеятельности, решила поступать в Москву, в театральное. После первой трети басни Таню в Москве забраковали, но в Саратов, в семью разнорабочего, боле не моглось: тогда Таня устроилась на чаеразвесочную фабрику, et cetera.

Я посмотрел на часы и Таню с сожалением; на самом деле, девица была вдрызг. С не меньшим сожалением я отдал таксисту последний стольник, заталкивая барышню-крестьянку в машину до этого чертова Новогиреева: я же говорю, я — дурак…

Утром я проснулся в одном из своих самых скверных настроений и уставился на старую Машкину копию Брейгеля Старшего «Возвращение с охоты». Там люди, деревья, собаки и снег. Очень хорошая картина, но Машка все испортила. Она вообще очень здорово могла все испортить; я периодически даже думал, что не сам дурак, а она все портит. Картины, отношения… А что еще? Больше Машка ничего не могла, кроме картин и рисунков. Лучше б она выла! У нее и вправду был неплохой голос. Им-то она и пела под аккомпанемент раздолбанного ф-но.

Конечно, когда-то Машка, как всякая порядочная б…, закончила музыкальную школку. Но я пошел на худграф, чтобы не идти в армию. А Машка зачем пошла на худграф?!

Я встал и потащился на кухню. На кухне сидела мама, тихо помешивая ложечкой чай и молчала. Мама никак не могла смириться с моим образом жизни.

«Дурак, — говорила она часто в воздух. — Просто дурак».

Больше всего маме не нравилась моя любовь к Бас-Гитаре. Мама хотела, чтобы я женился и жил «как человек». Но я упорно не женился и не жил «как человек» в глазах мамы.

— Ты сегодня как? — спросила она.

— Репетиция, а что?

— Ничего, — сказала мама. — Ничего.

У меня, кстати, замечательная мама; просто она не совсем понимает, что такое любить Бас-Гитару. Мама классно готовит; раз в месяц, если все спокойно, может даже убраться в моей комнате; впрочем, последнее время спокойно не все, и в моей комнате страшный бардак.

— Никто не звонил? — спрашиваю просто так я.

— Звонил. Девушка.

— ?..

— Вчера. Но тебя же вечно нет дома.

Предупредив вопрос, мама говорит: «Она не представилась». В принципе, моя Женщина — Бас-Гитара, но все-таки интересно. А еще мне кажется, что звонила или та, которая любит Гоголя, или Катька, которой я со времен ЦМШ никак второй том Скарлатти не отдам, или Машка…

Но Катька времен ЦМШ сейчас в Америке, вспоминаю я; та, что любит Гоголя — неизвестно где, а Машка… Машка с некоторых пор долго тренировалась в развитии склероза в отношении моего телефона; кажется, она добилась нужного результата.

Я выхожу из дома за сигаретами и параллельно покупаю пиво. Пиво ведь можно покупать параллельно всему. Я ругаю себя за то, что думаю о ком-то еще, кроме Бас-Гитары.

Я же дурак.

Я возвращаюсь с пивом и сигаретами, словив ухмыляющийся взгляд младшей сестрицы. Младшей сестрице восемнадцать. Единственное, на что она способна, — не снимать наушники. Я один раз послушал, что там в них; вряд ли стоит говорить, что меня воротит от попсы.

Младшую сестрицу же от попсы никогда не воротило; еще она ходила в школу фотомоделей и встречалась с одним придурком в кожаной куртке и с квадратной головой, волосы на которой стрижены были мертвым ежиком. Но младшая сестрица никогда не возвращалась домой с сигаретами и с пивом, благоразумно потребляя то и другое вне места прописки, поэтому мама меньше опасалась за ее моральный облик.

Я посмотрел на часы: без четверти два. Час назад я проснулся — я снова входил в свой обычный режим, бросив быть «концертмейстером-разнорабочим», как называла мои прежние профессии Машка.