Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Камера номер двадцать семь Челябинской тюрьмы, в которую меня ввергли, жила обычной своей жизнью. Мартовский день пятидесятого года подкатывал к полудню. На нарах слышались разговоры насчёт скорого обеда, о том, что почему-то мусора [1] Мусор — милиционер, но так же называют тюремных и лагерных вертухаев (охранников и прочих служителей пенитенциарной системы). сегодня задерживают передачки, о предстоящем суде, о бабах, о том, как хорошо живётся на воле и как плохо здесь. Словом, ничто не предвещало ничего необычного и тем более — потрясающего, всё было тихо и мирно.

Со своего места на нижних нарах, недалеко от параши, мне был виден участок на верхнем, «привилегированном», этаже возле отворенной форточки, облюбованный и обжитой блатными. Именно они, оказывается, имели неоспоримое право дышать свежим воздухом с тюремного двора, а не вонью, пропитавшей кубатуру камеры, набитой грязными и потными телами подследственных. Кстати, когда-то, в проклятые царские времена, как утверждала камерная молва, в этом помещении содержались не более десяти человек. То ли тогда меньше находилось охотников нарушить законы Российской империи, то ли продажные жандармы за взятки не арестовывали злодеев.

Этого я не мог решить, но предполагал, что при «кровавом царском режиме» тем, кто попадал в эту камеру, едва ли могло быть так же душно и муторно, как нам.

В прохладном раю возле распахнутой форточки пахан нашей камеры, мелкий челябинский жулик (по два года из-за неудовлетворительной успеваемости просидел в третьем и четвёртом классах, а из пятого, в котором с ним и я учился, его отчислили по той же причине), Витька Шкурников по кличке Тля-Тля (прозванный так за дефект речи), в одних трусах, расписанный немыслимыми по наглости и глупости татуировками, возлежал на замызганных думочках, [2] Думочка — подушечка (воровская феня). а его холуй Федя массажировал Витькину жирную спину, разгоняя застоявшуюся голубую кровь. [3] Люди голубой крови — воры, жульё и прочие масти преступного мира (воровская феня). Пахан, а отроду ему было не более двадцати, кряхтел, матерился и постанывал от удовольствия. Вдруг он резко повернулся животом вверх, задрал ноги и крикнул: «Огонь!»

Холуй, на воровском жаргоне — шестёрка, моментально чиркнул спичкой, поднес её к Витькиному анальному отверстию, тот издал долгий и густой трубный звук, причём бледное красноватое пламя полыхнуло между его толстых ног.

— Обжог, бля! — заорал холуй, тряся кистью правой руки.

— Давай обоссу, — хохотал Тля-Тля. — Слазу полегцяет. Гы-гы-гы!

Сытое гоготание пахана прервали скрежет замков и стук откинутой дверцы «кормушки». Все, кто рассчитывал получить передачу, встрепенулись и повскакивали со своих мест. Ринулись поближе к двери и те, кто ничего и ни от кого не мог получить, — ими двигало любопытство. На них гаркнул Витёк:

— А вы куда, скоты безлогие? Валите в свои стойла, не месайте людя́м. [4] Люди — воры. Человек — вор. Больше никто не имеет права так называть себя. Если кто-то и назовёт себя человеком, блатные наказывают «самозванца». Целез цас всем нацяльник пеледацьку плинесёт — в бацьке, слюм-блюм и иго-го-жуй-плюй.

На второе нам, действительно, давали овсяную кашу, в которой часто встречались неочищенные зёрна. За это она и получила название — жуй-плюй. Витёк, помнится, вообще не притрагивался ни к баланде из прокисшей капусты, ни к кашам, предпочитая обходиться чаем и чем-нибудь к нему. Тля-Тля считал себя чистокровным уркой с голубой кровью. Его отец и старшие братья были тоже ворами. По их стопам пошёл и Витёк. Несмотря на свою молодость, он уже был в «законе» и в совершенстве усвоил манеру обращения с фраерами — панибратски-презрительно-снисходительную. Он уверенно осуществлял руководство камерным людом — не людьми, а людом — и беседовал с подданными, которые ему беспрекословно подчинялись, с верхних нар, сидя по-восточному, сложив ноги калачиком и одновременно, например, тасуя колоду самодельных карт. Всем своим видом и тоном разговора Тля-Тля показывал, что значит он и что есть собеседник. Каждое свое слово пахан произносил значительно. Вот и сейчас те, к кому обратился Тля-Тля, как крысы, разбежались под нары, а один замешкался.

— Ты, фуцан, [5] Фуцан — простой мужик, работяга (тюремная феня). — с презрением глядя на зачуханного, очень голодного сокамерника, произнёс пахан. — Хоцес по хале валенкой полуцить?