Рязанов Михайлович - Ледолом

Рос я пацаном очень подвижным: заиграешься с ребятами — вернёшься домой с пустыми руками. А на следующий день талоны почему-то объявляются продавцами «недействительными» — просрочены! А ведь хлеба на всех просто не хватало, мало привозили. Кто занимал место в хвосте очереди, тот был обречён. «Порядки!» Знавал я и эти великие огорчения. Забота же о хлебе — только моя обязанность. Славик — ещё малец. С него никакого спроса. Я уже взрослый. В мае исполнилось одиннадцать. И я обязан постоять за себя и братишку, если кто на нас «потянет». [30] «Тянуть» на кого-то — запугивать, провоцировать на драку, демонстрируя своё превосходство (уличное слово). Одним словом: старшо́й. Ответственный.

Базар тоже дело ответственное, не раз на нём бывал. В магазинах нужного ничего не купишь. Кроме «сен-сен» в аптеке. Везде всё можно достать лишь по блату, по знакомству, а на базаре, как в сказке, есть то, что пожелаешь. Спасибо старухе Герасимовне, согласилась выкупить и нашу хлебную пайку — упросил.

…На базар отправляюсь вместе с братишкой. Лето нынче палит как в Африке. По булыжникам и опасно выступающим острыми углами осколков кирпичей дореволюционных мостовых, их с тех пор никто не ремонтировал, бежим, взявшись за руки.

Радостное необъятное утро наполнено звонким щебетанием птиц — им-то что, воробьям продуктовые и хлебные карточки ни к чему — природа всем обеспечила.

День только начался, а тротуары успели раскалиться так, что жгут подошвы босых ног. Необыкновенно жарким, знойным выдалось лето сорок третьего.

…Вот он, базар, — бурлящий, бушующий мир, зрелище — интереснее не увидишь даже в цирке. Продираемся сквозь месиво толпы, сами не зная куда. Никакая волшебная сказка, — а я их вместо школьных учебников быстро прочитываю — книгу за книгой, без передышки, за год десятки, часто даже про уроки забывая, — ничто не может сравниться с тем, что здесь, на базаре, увидишь и услышишь.

— Папирёсы «Метро»! — кричит подросток-оборванец возле ворот. — Папирёсы «Метро»! По дешёвке отдаю! Три рубля — штука, пять — пара! Раз курнёшь — в рай попадёшь! Налетай — хватай!

От ворот вдоль забора сидят и стоят торговцы самосадом-крепачком. Пробираемся мимо них. Останавливаемся лишь возле старика — лешего, заросшего дикой серой бородищей настолько, что волосы, не умещаясь на лице, выпирают из ушей и ноздрей.

«Леший» — мастак расхваливать свой товар, от которого дыхание спирает даже у завзятых курильщиков.

— Самосад — ядрец, затянешься — слабаку пиздец! Красненькая всево за стакан! С походом на козью ножку даю! Самосад — што вотка, прочищает кишки и глотку лучче всяких лекарствов!

Понимаю, что употребляет он нехорошее, так называемое матерное слово. Его на улице и раньше слышать приходиось, но смысла не разумею.

Дед оглядывает нас, разинувших рты, жёлтыми прокуренными глазами и шикает:

— А ну, кыш отсюдова, мелюзга карапузая! Товар загораживаетя…

Мы перебегаем на другое место. Худющий и поэтому кажущийся ещё более высоким старик, неподвижный, с большим кадыком, почему-то напоминающим мне гирю настенных ходиков на стене квартиры Вовки Сапожкова, басом хрипло вещает:

— Личения риматизьмы и протчих болезней целительным лектротоком по методу хранцуза профессора Шарко. Пять рублёв сеанец. Палный курс — десять сеанцев. Анвалидам-хрантавикам — льготный тариф.

Слева от старика-«богомола» (вспоминается рисунок из третьего тома «Жизни насекомых» Фабра, ещё дореволюционного издания, купленного мною здесь же, на «развале», у лысого невысокого старичка, недорого, потому что уж очень истрёпанной выглядела книга. О приобретении до сих пор не сожалею — очень интересным оказалось). Но вернёмся к старику-«богомолу», рядом с которым возвышается привинченный к трёхногому штативу лакированный деревянный обшарпанный ящик с застеклённым экраном. Красная стрелка уткнулась остриём в большой чёрный ноль. Над цифрой не очень искусно нарисованная картина изображает богатыря с лихо закрученными усами и прилизанной, на пробор, причёской — невиданно важный господин. Дореволюционный. То ли это портрет француза Шарко, то ли, в молодости, самого владельца чудодейного аппарата, то ли таким может стать любой «анвалид», принявший курс лечения «лектротоком». Даже по «льготному тарифу». Не понимаю, что это за «тариф» такой? Однако спросить не решаюсь — всё это так захватывающе и таинственно. Глаза старика закрывают синие круглые, с пятачок величиной каждое стёклышко, очки в железной оправе. Они придают лицу лекаря непроницаемость и строгость.