— Нет, — ответил он, — мне нечего вспоминать, я ничего не смог расслышать из-за шума. А что ты сказала?
— Ангел не годится в подруги человеку.
Он замер на месте и стоял так до тех пор, пока она не подтолкнула его к двери. Выходя из кабинета, он увидел, что в коридоре ожидает своей очереди доктор Крюгер. И сумел, несмотря на его громогласное приветствие, расслышать ее слова:
— До следующего раза, да?
Но времени на ответ у него уже не оставалось.
«Epilogue,from Gr. Epilogos, conclusion — epi and lego — to speak. A speech or short poem adressed to the spectators by one of the actors, after the conclusion of a drama».
The New Webster Encyclopedic Dictionary of the English Language, MCMLII
[68] Эпилог, от греч. Эпилогос: эпи — заключение, лего — говорить. Краткий монолог или стихотворение, адресуемое к зрителям одним из актеров после завершения спектакля. (Новый энциклопедический словарь английского языка Вебстера, изд. 1952 года.)
И снова Берлин. Вокзал Лихтенберг. Мне нравится рифмовать ситуации и положения, хотя сам я даже рифмованных стихов не пишу. Поезда отсюда отправляются в Польшу и Россию. Здесь у меня должна состоятся встреча, хотя пока я еще даже не знаю об этом. Поезд на Варшаву отправляется в 20:55. На Минск — в 8:49. На Смоленск — в 14:44. На Москву, до Белорусского вокзала, — в 20:18. Разные направления, разные поезда. Я отправляюсь в дорогу, чтобы справиться с ощущением потери. Всякий, кто написал в своей жизни хоть одну книгу, испытал нечто подобное. Расставание навеки, вроде похорон. Живешь год или два бок о бок с какими-то людьми, выдумываешь им совершенно не подходящие имена, заставляешь их смеяться — а бывает, они смешат тебя, и вдруг, оборвав все связи, уходишь, бросив их в одиночестве посреди огромного, равнодушного мира. Да еще и надеешься, что у них достанет сил на долгую, самостоятельную жизнь. Но, бросая их в одиночестве, ты и сам чувствуешь себя покинутым. И вот он, ты — одинокая фигура на пустынной станции в бывшем Восточном Берлине. Нет ничего на свете печальнее этого зрелища.
Как сказала бы Альмут, «сам себя не пожалеешь — после ходишь, как оплеванный», именно это я и хотел сказать. Видите, они все еще говорят со мной. Два года болтали они друг с другом, а я слушал. Вопрос в том, с чего все началось. Было ли первое слово произнесено мною и кем из нас было произнесено второе? Прошлой ночью я записал что-то, а утром едва смог прочесть. По своему ночному почерку я всегда могу определить, сколько выпил накануне.
На этот раз не так много. Кое-что все-таки можно разобрать. Вроде бы я написал: «О некоторых голосах вы знаете, что они записаны». Или — «запомнены»? Точно не разобрать, но «записаны» звучит лучше. Так и оставим. Репродуктор заорал над головой, но меня это объявление не касается. Не знаю, почему я выбрал именно Москву, наверное, потому, что сам никогда там не был. Когда не знаешь дороги, легче освободиться. Рядом со мной садится молодой человек, в ушах у него пластиковые затычки, металлический перестук слышен из них, и голова его дергается в ритме перестука. В эту голову точно не встрянет мысль написать книгу.
Всякий раз, едва работа закончена, я ощущаю невероятную ясность мысли. Не то чтобы я провидел будущее, но замечаю, кажется, все на свете, обычно со мной такого не бывает. Урны для мусора из искусственного гранита, облицованные желтой плиткой подземные катакомбы, по которым поезда U-Bahn [69] Untergrundbahn — подземная дорога, метро (нем.) .
уносят пассажиров к другим крупным вокзалам, бесконечные переходы, наркотическая бледность парня с затычками в ушах — ничто не ускользает от моего внимания. Но использовать это мне уже не удастся, поезд ушел. И они разъехались: кто — в Бразилию, кто — в Австралию, мне не о чем больше рассказывать. Наконец появляются дежурные в желто-зеленых рубахах и белых касках, напоминающие о прошлом, вызывающем у меня легкий озноб. Звучит сигнал, но публики на перроне не прибавляется. Подходит поезд, тот самый, с русскими надписями на вагонах. Занавесочки, затененные абажурами лампы. Поезд Достоевского и Набокова, прибывший из Баден-Бадена или Биаррица. Ждать дольше не имеет смысла. А вот и она, одета так же, как тогда, в самолете, в руках — та же книга, кажется, именно ее я написал, и именно от нее пытаюсь сейчас освободиться. Во втором я уверен, в первом — нет. На этот раз она, словно специально, держит книгу так, чтобы мне легко было прочесть название; похоже, это та самая книга. Те же два слова, хотя и в другом порядке, но в обоих случаях речь идет о потерянном рае. Конечно, наши места оказываются в одном купе. Тот, кто придумал эту встречу, отлично знал свое дело. Трагические нотки в свистке начальника поезда слышны яснее, чем на других станциях. Мы смотрим в окошко, должно быть стесняясь друг друга.
Читать дальше