Эльмира Нетесова - Тонкий лед

— Переобуйся в сапоги. Куда в ботинках собрал­ся? В воду сетку забросим,— предупредил Егора.

Платонов натянул сапоги, поспешил следом за Со­коловым.

Солнце уже наполовину скрылось за морем и осве­тило золотом широкую полосу воды. Над нею оголте­ло носились чайки. Море было удивительно спокой­ным. Егор невольно залюбовался им, сам не замечал, как жадно дышал морской свежестью, прохладой.

— Пошли, времени маловато. Налюбуешься, когда луна встанет. Еще красивее будет! — позвал Соколов и пошел вперед размашистым шагом.— Егор, помнишь, я говорил тебе о Федоре перед тем, как тебе в его зону перейти. Я не мог умолчать, что он безногий, ходит на протезах. Старается вида не подать, что тяжело. Крепится. Ну, а для чего мы имеемся? Слышь иль нет? Береги этого человека! За него я с тебя спрошу. Помо­гай. Федор — мужик что надо! Таких теперь не рожают бабы, потому что мужчин настоящих почти не оста­лось. Смотри, вон косяк кеты пошел из моря в реку. Видишь, рыба идет плотно. Давай, смотри, что надо делать,— Соколов вскочил в реку, кинулся к косяку, про­бивавшемуся через отмель на глубокую воду.

Человек ухватил рыбу покрупнее, ударил ее об ва­лун головой, потом еще. Егор сделал то же самое.

— Хватит этого, больше не бери на уху. Оставшу­юся куда денем? Пусть живет и плодится,— сложили рыбу в мешок.

— А зачем мы сетку брали с собой? — удивился Егор.

Сейчас еще рано. Кета не идет сплошными косяка­ми. Приходится ждать, уходит время. Потому одиночек сеткой ловим. Нам только на уху. Понял? Никогда не бери лишнего. За это накажут,— предупредил Соколов вполголоса.

Александр Иванович, улыбаясь, подошел к костру, над которым уже закипал чугун:

— Значит, тройчатку сообразим? Рыбу из мешка возьмите. Мы с Егором за дровами сходим.— Уходя в лесок, объяснял, какие дрова нужны для костра.— Не бери елку. Вообще все смолистые оставляй. Они стреляют искрами — спасения нет. Сколько одежды прожгли, без счета. Вот ольха — то самое, особенно перестойная. Горит ровно, спокойно, без искр и треска. Жар от нее хороший. А какая вкусная уха на ольховых дровах получается!

К костру они вернулись с двумя мешками дров. Ре­бята закладывали в чугун кету, Федор Дмитриевич за­варивал чай. Соколов подсел к нему, развязал рюкзак.

— Как там у тебя? Все ли спокойно?—спросил его Касьянов.

— Да разве у нас такое счастье случается? Вчера драку гасили. Фартовые хвосты подняли. Им кайф по­требовался.

— Опять за чифир взялись?

— У них чаю больше, чем в столовой. Где берут, так и не поймем. Кто им его доставляет? Только про­веду шмон, весь чай отберу а через неделю опять полно. В матрацах и наволочках, на чердаке, в пусто­тах стен и пола. Короче, куда ни сунься! Но в этот раз — не чифир. Заставили работяг концерт устроить, велели в баб переодеться. Те, понятное дело, забыковали. Куда ни шло покривляться, если водку обещают: мужики частушки могли б спеть, песни, сбацать «цыга­ночку»,— но переодеваться в баб — западло. Конечно, послали фартовых подальше. Те на рога вскочили, оби­делись. Мужиков обозвали, грозить начали. Те про свои кулаки вспомнили. Ну, и сцепились. Кто кого чем достал уже не разобрать. Деда в «парашу» затолкали, да еще крышкой закрыли. Двое работяг на нее уселись, чтоб не вылез фартовый. Его доктор всю ночь откачивал. Бригадир работяг с фартовым паханом сцепились. Что там было — не передать. Все ж пахан приловил Пичугина. За горлянку. Охрана еле отняла. Пахан урыл бы бригадира шутя. Он ведь без тормозов. Ему замокрить человека легче, чем высморкаться. Ну, куда работягам против тех гадов? У них — сноровка!

— А с хрена концерт запросили? — удивился Егор.

— Такая блажь в башку стукнула. Они непредска­зуемые. Ты сам видел, как наказывают провинившего­ся или проигравшего в карты. Для них все, кто не блат­ной,— не люди. В этот раз из брандспойта их полива­ли. Дубинки не погасили драку. Она началась после отбоя. Я приехал уже к полуночи, велел охране охла­дить кипящих. Утром «шизо» по швам трещало. Так они и там сцепились. Я всех предупредил, если не прекратят, пустим в «шизо» воду. Все захлебнутся. Никого живым не выпустим. Враз поутихли.

— А теперь ничего не утворят? — спросил Егор.

— Ты ж меня знаешь, я всех горячих и заводил в «шизо» сунул. Через месяц шелковые выйдут. С пол­года от них шухера не будет.

— Хорошо, с ними справился, а пахан? — прищу­рился Касьянов.

— С этим свой базар. Достал он меня со своими фартовыми законами. Пахать он не будет, на подъем не встанет, на перекличку не появится. Ему — все западло. Долго я терпел, а потом устроил облом. Сунул в камеру-одиночку. Там шконка и «параша», больше ничего не помещается. От сырости дыхание заклини­вает. Даже в жаркий день там колотун. Жратва — хлеб с кипятком и раз в неделю баланда. На том все! Он две недели терпел, потом взвыл, взмолился. А то ведь ему, козлу, западло было со мною, ментом, разгова­ривать. Ну, я ему и доказал, кто есть кто! Он в той одиночке еще тогда чуть не свихнулся, не привычен к одиночеству. Посмотрю, сколько времени теперь вы­держит. Знаю, что его фартовая свора бучу вздумает поднять, чтоб освободили пахана. Но этих, которые теперь остались в бараке, охрана шутя сломает и погасит.