Лу Синь - Повести. Рассказы

Глубокая тьма, не знаю: день или ночь. Снова лает собака со двора Чжао.

Жестокость, как у льва, трусость, как у зайца, хитрость, как у лисицы.

Я разгадал их приемы, убить прямо они не желают, да и не смеют, опасаясь злого наважденья. Поэтому все они связались друг с другом, везде понаставили силки и сети, чтобы я сам в них попался. Вспомните мужчин и женщин, которые несколько дней тому назад стояли на улице, проанализируйте поведение брата, и вы почти на все сто процентов удостоверитесь в этом. Самое лучшее для меня — снять пояс, перекинуть его через балку, затянуть потуже и — удавиться, тогда они не будут виноваты и, радуясь исполнению своего заветного желания, станут хохотать. А еще лучше умереть от страха или с тоски; в этом случае я окажусь менее жирным, но и тут они смогут выразить свое одобрение, несколько раз кивнув головой.

Они только и знают, что есть человечину! Помню, в книгах говорится, что существует такая тварь, гиена. Тварь мерзкая, особенно — глаза. Питается мертвечиной: мелко разгрызает и проглатывает даже самые большие кости. Подумать о ней — и то страшно. Гиена — из породы волков, а волк — из семейства собак. Третьего дня собака со двора Чжао взглянула на меня несколько раз, ясно, что и она с ними в заговоре. Тебе не удастся обмануть меня, старик, потупивший глаза в землю.

Особенно жаль мне брата. Он ведь тоже человек, почему же он ни чуточки не боится? Мало того: вступил в эту шайку, чтобы съесть меня? Что же это — стародавняя привычка не считать людоедство за грех или же полная утрата совести, когда человек способен сознательно совершить преступление? Я проклинаю людоедов, прежде всего, брата: я хочу отговорить их от людоедства, и начну с брата.

Собственно говоря, эти доводы должны быть и для них совершенно понятны.

Вдруг пришел человек: на вид ему лет двадцать, не больше. Не мог его рассмотреть как следует. Расплывшись в улыбке, он кивнул мне. Улыбка у него притворная. Я спросил:

— Людоедство — правильное ли это дело?

Он, по-прежнему улыбаясь, ответил:

— Нынче не голодный год, зачем же есть людей?

Я тотчас же понял, что и он в этой шайке, и тоже любит есть людей. Тут храбрость моя увеличилась во сто крат, и я стал допытываться: «Правильно ли?»

— Зачем об этом спрашивать? Шутник ты, право… Сегодня отличная погода.

Погода действительно была хорошая, ярко светила луна.

— Нет, ты все же ответь: «Правильно ли?»

Он помялся. И наконец, запинаясь, ответил:

— Не…

— Неправильно? Почему же тогда они едят?

— Этого не может быть…

— Не может быть? В открытую едят в деревне Волчьей; вдобавок в книгах об этом везде написано.

Он изменился в лице, оно стало совсем темным, как чугун. В упор уставившись на меня, он сказал:

— Впрочем, может быть. Ведь так повелось испокон веков.

— Раз повелось испокон веков, значит, правильно?

— Не буду с тобой спорить. Но лучше не говори так; не то сам же и окажешься виноватым!

Я вскочил, раскрыв глаза от удивления, но человека того и след простыл. Меня даже в пот бросило. Он гораздо моложе брата, и я никак не ожидал, что он тоже в их шайке. Конечно, этому его научили родители. Боюсь, что он в свою очередь научил этому своего сына; вот почему даже дети смотрят на меня со злобой.

Едят людей и сами боятся, как бы их не сожрали, с подозрением глядят друг на друга…

Как было бы спокойно, если бы они отказались от этих мыслей, занимались своим делом, гуляли, ели, спали. Для этого нужно перешагнуть всего лишь небольшое препятствие. Однако они организовали шайку, и все: отцы, дети, братья, супруги, друзья, учителя, враги и совсем незнакомые люди — подбадривают друг друга и даже под страхом смерти не желают перешагнуть это препятствие.

Рано утром пошел искать брата: он стоял во дворе и любовался природой; я остановился позади него и с исключительным спокойствием, чрезвычайно вежливо обратился к нему:

— Брат, я должен тебе что-то сказать.

— Говори, пожалуйста, — ответил он, быстро обернувшись, и кивнул головой.

— Я должен сказать всего несколько слов, но не могу их произнести. Брат! Наверное, вначале все дикари хоть немножечко да лакомились человеческим мясом. Впоследствии, ввиду различия в убеждениях, некоторые отказались от людоедства, все свои помыслы устремили на самоусовершенствование и превратились в людей, в настоящих людей, другие же по-прежнему занимались людоедством. Все равно как черви: одни из них эволюционировали в рыб, птиц, обезьян, наконец в человека, другие же не стремились к самоусовершенствованию и по сей день так и остались червями. Но даже черви по сравнению с обезьянками не столь низки, как людоеды по сравнению с нелюдоедами.