Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Но я не хотел сальце, я был сражён обилием лексики — такого же нет нигде! Вот это богатство, чтобы для обозначения одного понятия было столько слов! И опять пытался понять про вечную голодину:

— Нелогично: если шестьдесят пять процентов лёд, мерзота и никто не живет, то кто тогда всё время кушать хочет и голодает?.. Сами говорите — тундра, степь, Сибирия… Емелюшка Тимофей кассировал… Долго шёл, казаки съели свои сапоги, голод был… А, за пятое колесо выпить, запасное, чтоб всегда в пути!.. Пять концов звезды! Там, на Мавзолее!..

Мы дружественно выпили. Обдавало изнутри толчками жара. Мои слова казались мне такими важными и нужными, что казалось, от них сейчас звезда загорится ярче:

— Да, да, звезда горится!.. Была тоже при Иване Шреклихе на Кремле?..

— Вам лучше знать — ваш предок у Грозного служил…

Потом мне приспичило обязательно и обстоятельно узнать, как надо правильно говорить женский тост — за женщин, девушек, дев, баб, мам, дам, мадам? — на что Самуилыч сказал, что они всегда пили «сто грамм за прекрасных дам».

— Кстати, может быть, музыку желаете послушать? — И он, порывшись толчками рук в пластинках, достал одну: — Вот, Вагнер! — поставил её кое-как на предпотопный проигрыватель, отчего в комнате вдруг поднялся ужасный вой и переполох, звуки стали бить по голове, нарывать в ушах, сполоховать в глазах.

Я с детства ненавижу эту музыку, которую постоянно слушает дед Людвиг у себя в горах! Бог! Бог! Чары! Чаша Грааля! Аненербе! Какой бог? У фашистов — один бог, смерть! Они должны не эту вазу-чашу искать, а косу носатого косаря… да, в носу косатого носаря…

Самуилович загребал стоячей рукой что-то прямо из банки, говорил то ли о боге, то ли о беге:

— Не могли бы вы узнать там, в Германии, а то тут бегать трудно…

— Что? — поднимая рюмку, не понимал я.

— Ну, как в Германию переехать…

— Ко мне?

Старик рубанул воздух:

— Да не к вам, а жить, вообще… Многие вот уехали…

О ком он говорит? О чём?

— Кто? Куда?

— Евреи… Вот, Роза Наумовна недавно, соседка… Здесь жила, напротив, сейчас в Дюссельдорфе…

— Не знаю. Но за пятое колесо… допить… а то не поедет…

Допив, он поведал, что у Розы Наумовны дети давно в Израиле, им там до чёртиков надоело — жара, опасно, арабы, — но их оттуда не пускают уехать в Германию…

— Кто, Моссад? Не ходите, девки, в сад, там сидит Моссад!

— Ну да, типа того… Говорят, раз вы приехали на свою историческую родину, то и сидите на месте. Тысячу лет шли в святую землю, куда вам еще?.. Вот. А у неё из Москвы получилось поехать на жительство в Германию напрямую… Сейчас живет как в раю — квартира и медицина бесплатные, еще 300 евро на расходы, всякие блага…

— А за что ей? — как-то не увязывал я и вдруг испугался: «Может, она в Дахау сидела? Живала? И он будет мстить за соседку?» Нож опять торчал в его плетне. — Она где, в концлагере?

— Нет, она в войну в Ташкенте жила, бухарская еврейка, её сын потом перевёлся в Москву, её забрал, квартирку купил. Нет, нигде не сидела. Просто так. За то, что еврейка.

— И правильно! Не триста, а три тысячи должны… Мы на кружоке… я человек-пацифист… часто дискутироваем… был в Израильске… прокляты немцы всегда, что делали-сделали, а?! — И я потянулся к бутылке, которая быстро пустела.

Самуилович отправился в коридор. Качаясь и натыкаясь на мебель, шлёпая тапочками, принес папку со шнурками, заботливо уложил её на стол:

— Вот, мои документы. Собрал.

Я понял, что ему что-то надо. Но что?

— А мне зачем? Куда?

Самуилович доверительно сообщил, аккуратно открывая картонную папку:

— Их надо сдавать в ОВИР, кажется. Но я никому не доверяю. Отдашь — а потом скажут «потеряли», и всё. В синагоге раввины спрашивали меня — обрезан? Нет, говорю. Мать еврейка? Нет, говорю. Всё, негоден!.. Да что ж такое!.. Когда не надо — я еврей, пятый пункт, по отцу, а когда надо — я не еврей! Оказывается, по их еврейским законам, если мать еврейка, то и ребёнок еврей, а у меня мать русская — значит, я русский, Беренберг…

У него был такой горестный вид, что я сейчас же захотел помочь ему и сказал, что пусть он сделает ксерокопии, я возьму их в Мюнхен и покажу в синагоге, я знаю, где это — на Райхенбахштрассе, там моя девушка жила… Такое мрачное здание, угрюмый бункер, всегда два полицейских стояли, даже в дождь, под плащами, я думал ещё всегда — зачем они стоят, кто сейчас на синагогу нападать будет? Раньше бы стояли, когда надо. Я спросил у Самуиловича, почему у евреев считается по матери, а не как во всем мире — по отцу?