Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Вот, «воряга» слово есть, а «воряра» — нет, а почему? Могу я так сказать?.. Или мне запрещено, как этот косовар утверждал, и я должен говорить только то, что кто-то из носителей уже сказал?.. Можно-нельзя — кто решает? Комиссия? Вот эту диктатуру надо уничтожить! Пусть все говорят как хотят, язык развиваться будет…

Я пожалел, что со мной нет электронной записной книжки — некоторые лексемы стоило бы выписать. Хотя словарь оберфюрера Даля есть у нас в университете, можно посмотреть, когда вернусь…

Самуилович пришёл скоро, неся одетые на большие пальцы, как на вешалки, два пакета:

— Всё взял. У метро всё есть.

В одном пакете были баночки-стекляночки, хлеб, колбаса, что-то белое, какие-то пирожковые… В другом — две бутылки водки неказистого вида, что меня обрадовало, и я сразу взялся открывать, но чуть не порезался крышулькой — пробочка не хотела сходить…

— Стой! Я сделаю! Это раньше водка хорошо открывалась, а теперь… Всё шахер-махер…

— Что хотите сказать? Это спалёнка?

— Да кто её знает, всё может быть.

Он начал ворочать кухонным ножом, а его слова меня успокоили — раз «может быть», значит, «может и не быть», а это уже фифти-фифти. И была же до этого хорошая водка — вот она, пустая, на этикетке даже написано «ВОДКА ХОРОШАЯ»… Почему эта должна быть плохая?..

Когда бутылка была открыта, старик пошел на кухню за вилками, а я разлил по рюмкам. Теперь меня интересовало одно — когда люди откупоривают вторую бутылку, и тосты следует начинать-начать с начала, «первая — колом», «человек на двух ногах» и т. д., — или можно продолжать прежнюю нумерацию?..

Самуилович, чем-то звеня и гремя из-за косогора, ответил:

— Думаю, надо продолжать. А то так всё время на первых трёх тостах просидеть можно…

Логично, если всё время новую бутылку открывать… И я подумал о том, что Вы были не совсем правы, когда говорили, что немец может мыслить долго и системно, потому что у него душа толстая, со страховкой, а русский долго и системно мыслить не может — у него душа трепетная, неусидчивая, летящая, летающая, свободная — взмывает, взметается ввысь, катится вниз, поэтому никаких своих философских систем в России не создано, кроме «пути печи». Вот, мыслит же Самуилович очень даже логично и системно!

А он принес из кухни разные открывалки и принялся открывать банки, приговаривая:

— Вот батончик, еще свеженький даже… Тут ветчинка… Это такая вкусненькая колбаска, испанская, написано, хотя не верь глазам своим, человек… Вот лучок свеженький (что мне сразу напомнило наш семинар по Бабоархату: славяне не только называют всю еду в уменьшительных формах, но, по легенде, от вечного голода даже научились жевать свои дёсна, отчего дёсна у них много краснее, чем у арийцев)…

Но всё это в прошлом! У метро всё есть!.. Надо выпить за метро!

— Стоит метро на четырёх ногах… качается! — вспомнилось мне что-то; я поднял и чуть не опрокинул полную кайзеровскую рюмку.

— Угощайтесь, вот пончики, свеженькие… Вот беляши… У вас нет таких?

— Нет. Таких откуда?.. — Я откусил вкусный кусок. — Это что — беляш? Белая армия ела?

— Какое там! В Гражданскую голод был страшный… Ну, за всё! — И Самуилович не спеша вытянул жидкость из рюмки себе в рот.

Я заглянул в свою, уже пустую: что это — всё время «голод, голод, голод»?.. На краеведении тоже, как новая тема — так в России голод, голый голодняк…

— А почему этот голод? Страна большая, что ли? Или кушают много? — Я вспомнил Кению, где гид объяснял особой прожорливостью и большой похотью африканцев тот факт, что в Африке много голодного и лишнего народа.

Самуилович начал разворачивать что-то белое:

— Большая страна, конечно, девять часовых поясов, шутка ли?.. Притом шестьдесят процентов территории — вечная мерзлота…

— Мерзота?

Самуилович объяснил:

— Ну, лёд, где мамонтёнка нашли… И все кушать хотят, конечно, а как же… Да и народ наш… как бы это сказать… не слишком чтоб уж очень трудолюбив… Это даже по языку видно — слов для «хороший работник» почти нет, а если есть, то такие, не очень хорошие, вроде «трудяга», «работяга», «умник»… Но зато слов для безделья и лентяйства — сколько угодно: лодырь, лоботряс, шалопай, оболтус, сачок, фланер, лежебока, дармоед… Да вот, сами увидите…

Не вставая, он сволок с полки какую-то книгу (я успел заметить кусок названия, что-то с диалектами), полистал её, начал читать:

— Пожалуйста, полюбуйтесь, водной только Смоленской области масса обозначений бездельника: алатырь, алахарь, балахрыст, базарник, байдуга, байтус, банцуй, балтёжник, быкса, байдуска, вислый, воропёха, гулевен, гуляга, гуляка, гулёна, гуляльщик, гуляльщица, гулянок, гулячка, гуляшка, гулявица, гультай, гультайка, гультяйка, жалбер… — Он замолк, видя мое немое удивление, потом продолжал: — Кавзель, дендюря, дырда, дрыгалка, лоёха, лёпа, лында, латрыга, луйда, ляга, ошар, опока, пусто-гряк, пяхтирь, плёха, сябёр, страбуль, турбыль, тельпух, тягарик, телепень… И так далее… Ну что ты с этим народом делать будешь?.. А ведь что в жизни — то и на языке! — Потом, отложив книгу, пододвинул ко мне белое сало: — Лучше вот попробуйте сальце, еще Роза Наумовна делала, в берёзовой кадке на балконе сама солила, потом в ларёк сдавала…