Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Тут Алка, пьяно шарящая взглядом по залу, увидела какого-то своего знакомого, очень неприятного бритого наголо типа с бакенбардами. Пересела к нему, потом они пошли танцевать, но меня это уже не интересовало — прикрыв глаза, я скорбно думал о том, что я ничуть не лучше всех этих живодёров: сколько я сам съел живых существ? Сколько жизней убил?.. Вот они, все тут, пришли ко мне получить долги… Стадо молчаливых коров смотрит укоризненно и сурово… Слабо кудахчут бесчисленные куры, блеет баранта, бодаются телята, несколько перепёлок топчется в траве, а в огромном аквариуме плавают раки, креветки, рыбы, и щуки с распоротыми брюхами всплывают вверх, выпуская вёдра икры, которую так искусно солила Бабаня…

Потом завязался спор со Стояном о том, можно ли преступников вместо расстрела разрезать на органы и этими органами укреплять здоровье хороших, нужных людей?.. Пусть они живут 200–300 лет и пользу приносят! Я был уверен, что можно, и даже нужно — чего добру пропадать?.. — но Стоян продолжал ругать мусульман и грозил мне, чтоб я не говорил такие «зверные вещи», что я, наверно, садист и фашист, как все немцы…

На это я стал ругать христиан: как эти ханжи могут ходить в церковь с миллионами в карманах, когда вокруг — голод и нужда?.. И как у рыцаря поворачивался язык молиться Христу, когда он только что лишил жизни 1000 мусульман?.. Как рука не отсохнет у святоши, который мечом крестит всяких неверных индейцев?.. Или богов закон «не убий!» не для них?..

— Сидит Папа, в золоте и диамантах, а что Христос говорил-сказал?

— Ты фашист, друже!

Его белое лицо нависало надо мной, постепенно превращаясь в мерзкий медузный мучной сливень, с пу-прыщами, шлёпальцами и мелкими жукалинами… Оно так надвинулось и так противно задышало на меня, что я был вынужден ударить по нему куском хлеба, попавшим под руку:

— Чтобы ты сгинул, сгнил, Ёбин Гуд проклятовый!

Сразу чьи-то злые крики стали хватать меня за плечи и лопатки:

— Ты чего это топинуры на сиризину наболачиваешь?

Я хочу что-то ответить, но всё булькает через край… по лоб доволен… Стон в рухинном клифте… Зэки! Мыши! Лисы! Лисовы путки! Цисил тябюл икэз…

Потом — костлявое железо машины, куда я никак не мог (и не хотел) влезть. Железо хватало, задиралось, не пускало. Потом вдруг унялось, и грубая сила пристегнула меня к сиденью.

Последним был слабый шорох живых существ из бездонных дыр картона, куда я пытался засунуть пальцы. Но мне не разрешали, били по рукам, отрывали от ящика, отчего хотелось плакать… плакать вместе с бабочками, что лежат в темноте друга на друге, притихшие, без сил, и ждут смерти… задыхаясь и корчась… ждут… а перед смертью им надо ещё вылететь перед каким-нибудь ничтожным и поганым Бояном Бояновым, и умереть… подохнуть в дыме и гаме… и нам всем тоже… и всё на земле закончится и потухнет… как в этом полудохлом ящике, около которого я не хочу сидеть-лежать, потому что очень жутко прижиматься своим ухом к живой еще смерти. А я сам кто?.. Такой же дохляк! Уже не куколка, еще не бабочка… Так, гусеница, слизняк, улитка без крыльев…

Я зашарахался в стороны, но чей-то голос строго приказал:

— Седя тихо, лохарь, проклятник!.. — и я испуганно замер.

Ночью я проснулся с пересохшим горлом и головной болью. Свет фонаря безучастно сочился в окно. Где я?.. Следя за лучом, я увидел на полу тело. Что это?..

Я вскочил. Зажёг свет. Я в номере, опять голый. В постели — Земфира. Алка. Спит. А на полу, с рюкзаком под головой, раскинулся на спине Стоян, без туфель и рубашки, но в носках и штанах. Я поморщился, перешагнул через него, открыл окно и, пока пробирался в ванную и пил там воду, то думал, что хорошо, не наоборот — не я валяюсь на полу, как собака, а он… А я — лежу, как человек.

Вернулся в постель, стал смотреть на Алку. Её уёмистые груди при свете фонаря были фиолетово-сиреневыми, ощутимо круглились. Я тронул их, но Алка отстранилась, пробормотав во сне что-то типа «ну, в сосиску». Она спит и ничего не хочет. Но я хотел! Голову водило и вело, и мне казалось, что если я буду трогать эти округлости, то и в голове всё плавно наладится: изгибы мыслей успокоятся… Но как это сделать?.. Она спит. Тут еще этот, на полу… плотоугодник…

Нет, чтобы побороть желание, надо сделать так, как учил психоаналитик, а именно — дискредитировать объект желания, сделать его смешным или нелепым. Поэтому я взял с пола носок и осторожно положил его на спящую Алку, куда-то на изгиб бедра. И вид этого носка на молчаливо лежащем, тупом и немом обрубке тела тотчас вызвал во мне брезгливость, перебив этим все тяги.