Мануэла Гретковская: Женщина и мужчины

Когда пана Дарека привезли, она сосредоточилась главным образом на симптоматике, боясь поставить неправильный диагноз. Она знала, что люди часто заблуждаются относительно своего заболевания, иногда даже лгут, стремясь скрыть причину, спровоцировавшую приступ, – например выпивку – или избежать оперативного вмешательства. Она умела докапываться до истины и убеждать самых несносных пациентов, будь то впавший в маразм старичок или оглушенный страхом орущий ребенок. В их тупом упрямстве она находила брешь, в которую мог проникнуть ее здравый рассудок.

Пациент лежал лицом к стене и дрожал от боли и изнеможения.

– Пан Дарек. – Клара дружески взяла его за руку, проверила пульс. – Я вам помогу. Помогите и вы мне. Скажите, почему…

Он закрыл глаза. Из-под его век заструились слезы.

– Вы меня слышите, пан Дарек?

Но тот лишь уткнулся лицом в подушку.

– У вас кровотечение, да, сильное внутреннее кровотечение. – Она карточкой потерла его синюшную руку. – Вы… ты же обрекаешь себя на смерть! А так нельзя. Это уже какая-то самоэвтаназия.

– Эв… эвта… Да мне до задницы, от чего я умру! – выкрикнул он, в злобе выплескивая свою боль.

– Так если тебе плевать, умрешь ты или нет, почему бы тебе не остаться в живых?! – тоже закричала она, надеясь хоть как-то повлиять на него.

Он умолк и больше не отзывался, будто замуровал в стену все свои слова.

– Упертый тип, – сказал в дежурке хирург. – Таких обычно из тюрем привозят после того, как они там чего-нибудь наглотаются.

– Это я к нему ездил – вроде бы нормальный человек, – вмешался врач «скорой», который, как и Клара, закончил ночное дежурство, но задержался в больнице, чтобы поддержать коллег.

– Я понимаю, со страху люди всякое творят, но ведь у него такие боли, что каждый нормальный человек предпочел бы лечь под нож, – рассуждал хирург. – Чокнутый он, что ли? Тогда какого дьявола он звонил в «скорую»?

– Он хочет умереть назло жене. Она ушла от него, – отозвался психиатр. – Потому и принарядился, все еще надеясь на какой-то шанс.

– Бытовуха… ну конечно же. А баба и не собирается приезжать его уговаривать. Ведь лучше быть вдовой, чем разведенкой. Оно пристойнее как-то, – заметил хирург.

Кларе уже пора было возвращаться в свою пропитанную запахом лекарств квартиру, где ее ждала изъеденная раком до самого мозга мать. Она не могла выбирать между ее последними днями на этом свете и той жизнью, которая догорала сейчас в операционной. После четырех часов кровотечения у пана Дарека начался бред, и психиатр мог наконец разрешить оперативное вмешательство. Черный костюм больного и забрызганные рвотой лаковые туфли без шнурков были отправлены в камеру хранения.

Клара прохаживалась по коридору, залитому утренним солнцем, которое, как ей казалось, выжигает из нее ночной кошмар.

– Здравствуй, дорогая, – услышала она рядом теплый, сердечный голос профессора Кавецкого.

Он, как всегда неразлучный со своим кожаным сундучком, направлялся к операционной, на ходу снимая плащ и разматывая шарф. Профессора считали чудаком и фантазером, выискивающим в самых обыкновенных болезнях истинные, по его мнению, причины их возникновения. Открыв кабинет акупунктуры, профессор тем самым отдалился от традиционной медицины и добровольно обрек себя на изгнание из круга серьезных врачей. Его вызывали только в самых безнадежных случаях, когда все известные методы лечения были исчерпаны и больному, как говорится, «за счет заведения» предоставлялся некий альтернативный метод, а Кавецкому – возможность лишний раз продемонстрировать его безрезультатность. Клара год работала с профессором в хирургии, прежде чем он занялся своим китайским ремеслом. Теперь при каждой случайной встрече в больнице он предлагал ей стать его ассистенткой. Клара недоумевала, откуда такое внимание к ней.

В тот раз профессор многозначительно улыбнулся Кларе, но ничего не сказал.

– Я согласна, пан профессор! – крикнула она ему вслед. – Но при одном условии: скажите, почему именно я?

– Потому что вы мне нравитесь, – ответил он, не оборачиваясь.

Сколько Клара себя помнила, она всегда хотела быть врачом. И специализацию выбрала еще в детстве, рисуя на куклах красным мелком послеоперационные шрамы и отметины. Теперь, в двадцать семь лет, она была хирургом. Призвание обернулось неурочными вызовами на работу, ночными дежурствами по графику и вне его, когда нужно было кого-нибудь заменить. А тут еще заболела мать. Клара посвящала ей все свое время, зная, что при таком диагнозе на жизнь, точнее, на умирание, остается полгода. Будучи еще в здравом рассудке, мать хотела облегчить дочери участь и просила поместить ее в хоспис. Когда метастазы дошли до легких и мозга, мать начала падать с кровати – словно инстинктивно стремясь поближе к земле, чтобы прекратить страдания. Клара вкалывала ей максимальные дозы морфия, но боль усиливалась, все безжалостнее разрывая спайку между душой и телом.