Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины

– Где Яцек? – Клара задрала голову; ослепленная солнцем, она не видела, кто к ней обращается.

– Аде ж он будеть, как не у себя в риге? – ответил кто-то певучим голосом с провинциальным акцентом. Команда плотников из Пущи Кнышинской работала в «Подворьях» еще со времени основания фирмы.

Яцек строил ригу первичной, идеальной модели. Ригу образца славянского кафедрального собора, черпающую от дерева свою жизненную силу. Он подыскивал пропорции, выбирал оптимальный наклон крыши, сам перебравшись в ригу из офиса своей фирмы, расположенного поблизости. Пространство офиса, разрезанное на комнаты, ограничивало его воображение, а люди вокруг мешали сосредоточиться над проектом. С собой он взял компьютер, стол, электрический чайники матрац.

Клара застала его рядом с макетом, который он возводил уже на земле. Ее неожиданный визит не удивил его. В коротких штанах, словно прижатый к земле огромными размерами помещения, он напоминал мальчишку, который радостно смотрит на мать, приехавшую забрать его из лагеря раньше срока. Впрочем, Клара и так все это время была с ним, в его мыслях. Он думал о ней непрестанно.

– Чонок… – Он преодолевал действие лекарств, заглушающих эмоции, будто пробивался сквозь ледяную корку. – Чаю выпьешь?

У него был всего один стакан, да и тот грязный. Казалось, и горло его, пересохшее от волнения, было покрыто ржавым налетом ожидания. Весь он был полон предчувствием того, что неминуемо случится, самоедством и нескончаемыми воспоминаниями о прошлом.

– Жарко здесь, – задыхаясь, сказала Клара. – Жарко и темно.

Она встала у порога – на краю пустоты, заполнявшей ригу.

– У меня и окно есть. – Яцек вытащил из стены бревно, очищенное от коры. – Садись, – придвинул он к ней поролоновый матрац.

Вот так они когда-то начинали – у него дома был такой же матрац. Клара тогда переехала к нему с одним рюкзаком. Старую мебель из прежней ее квартиры они выставили во двор – решили не держать в доме никакой рухляди. Было просторно и красиво. Здесь тоже пусто – можно было бы начать все сначала.

Клара рассказала ему всю болезненную правду о последних трех месяцах своей жизни, присыпая рану солью подробностей – что, когда, почему.

Яцек сказал, что у него была тяжелая экзема, он до сих пор не может носить рубашек, но болячки уже затягиваются. Останутся шрамы, как у индейских юношей, прошедших посвящение в мужчины.

От напряжения черты у Клары заострились, она стала похожа на ту, чужую, которую когда-то стошнило после вина и она заперлась в ванной. «Я должна задуматься над собой», – сказала она тогда, впервые противопоставив себя их совместному прошлому. Яцек запомнил не столько тон ее голоса, сколько вой фена и запах подпаленных волос.

Горячая волна, поднимавшаяся откуда-то изнутри, ударила Кларе в лицо. «Если бы можно было ускорить время, чтобы этот разговор был уже позади!» – Клара мысленно убегала в будущее, прочь от этой будки, пропахшей смолой.

Ослепительное солнце пробилось сквозь неровные доски риги, и штрих-код света и тени лег на грудь Яцека, покрытую красной сыпью. Казалось, он этого не замечал. Не замечал того, что поселился внутри собственной фобии, разросшейся до чудовищных размеров.

– Клара, я не знаю, почему эта депрессия на меня напала. Фирма лопнула, я не знал, что мне делать…

– Что было, то прошло. Мы оба стали мудрее.

На глиняном полу стынет чай в стакане. Вокруг них кружатся пылинки, подсвеченные проникающим сквозь щели солнцем.

– Павел считает, что я не люблю себя. Возможно. Себя я могу и не любить… я люблю тебя. Если тебе это нужно… – Он не стыдился вымаливать для себя Клару, как милостыню.

Она увидела, как он исхудал. Плечи его вздрагивали.

– Яцек… здесь вообще не о любви речь…

– О чем лее?

– Не знаю.

Комар, привлеченный запахом вспотевшего тела, сел Яцеку на плечо, пробил слой влаги и кожу. Яцек не почувствовал укола, но заметил комара на себе и раздавил его. Остался след, будто от лопнувшего капилляра.

Клара вглядывалась в это алое пятнышко. Она тоже многого не чувствовала – лишь потом обнаруживая кровавые следы – след ребенка, следы людей, которых она любила…

Как врач, она знала: болезнь не навсегда заколдовала Яцека. Он выздоравливает. Его лицо больше не искажено скорбью. Он – самый близкий для нее человек, и приехала она сюда не затем, чтобы сказать ему: «я ухожу» или, напротив, «мы будем вместе». Она хотела сказать ему, что счастлива. Никогда прежде она не знала этого состояния: не веселая и не грустная, а просто – счастливая. Мир делал перекличку, и она была в списке присутствующих. С самого утра ей не терпелось встать, одеться, насладиться вкусом утреннего кофе – утренний ведь всегда крепче, чем тот, который пьешь в середине дня; резать хлеб, вести машину, сосредоточенно открывать упаковки с иглами, быть озабоченной, быть гордой. Все это мир уже приготовил для нее. Ей осталось только приспособить ко всему этому свой собственный ритм.