Димфна Кьюсак - Жаркое лето в Берлине

– Ни за что на свете! Неужели есть люди, которые туда ездят?

– И еще сколько! Стоит моим друзьям узнать, что я заказываю ложу на «Берлинер ансамбль», они прямо-таки осаждают меня просьбами.

– Но что сказала бы ваша мама, если бы она узнала?

– Мама знает. Дядя Хорст тоже знает. Все знают. Но они считают мои театральные увлечения полезным камуфляжем для более секретной работы.

– Что это за работа?

– Моя дорогая жена, это личное дело Ганса, – вмешался Стивен.

Раздраженная его тоном, Джой ядовито ответила:

– А ты, мой дорогой муж, заболеваешь шпиономанией. Стивен пожал плечами.

– Все же я не позволю, чтобы твои недомолвки испортили мне нынешний вечер, – сказала со вздохом Джой. – Это страшная и все же прекрасная пьеса. Хотела бы я знать, как чувствуют себя сегодня люди, виновные во всех этих ужасах?

– Превосходно! – Словно сорвалось с уст Ганса, как будто упала льдинка.

Джой показалось, что либо он не понял ее вопроса, либо она ослышалась. В полном изумлении она взглянула ему в лицо, слабо освещенное светом приборной доски.

– Что вы сказали?

– Сказал то, что думаю: превосходно. В прошлый год, когда я был в Вуппертале, афиши с объявлением спектакля «Дневник Анны Франк» были испачканы надписями: «Еще мало евреев было отравлено газом».

– Ну, Ганс, ведь это всего лишь выходки маньяков! Посмотрите, какие колоссальные суммы выдаются сейчас бывшим беженцам.

– Кто вам об этом сказал, мать или дядя Хорст?

– И тот и другой.

– А они не говорили, как обстоит дело с бывшими нацистами?

– Говорили вскользь; но ведь всем известно, что нацисты – военные преступники казнены, а прочие денацифицированы.

– А вы знаете, что наш министр иностранных дел, ближайший советник канцлера, был во времена Гитлера уполномоченным по еврейскому вопросу?

– Но его, должно быть, тоже денацифицировали? – не унималась Джой.

– Вы так думаете? – Ганс бросил насмешливый взгляд на Стивена, который смотрел вдаль, словно не слыша их разговора.

– А что скажешь ты, Стивен?

– Дорогая Джой, что касается всего, связанного с Германией, мы с Гансом преклоняемся перед твоими глубочайшими познаниями.

В его голосе было столько иронии, что Джой передернуло.

– Твоя ирония неуместна.

– А как же я должен говорить, когда речь идет о политике? Я знаю тебя десять лет и ни разу не видел, чтобы в газетах тебя интересовало что-то, кроме заметок о музыке, литературной странички или дамских мод.

Джой едва сдерживалась, чтобы не вспылить.

– Может быть, – продолжал Ганс, – вы когда-нибудь захотите поехать со мной посмотреть один фильм, который часто демонстрируют в кинотеатре УФА. В нем достаточно объективно показана история нашей страны начиная с последней войны.

– Благодарю. Но если это какой-нибудь документальный политический фильм, меня это не интересует.

Стивен опять пожал плечами.

У перекрестка Шарлоттенбург мимо них промаршировала процессия с факелами, полыхавшими, как знамена на ветру.

– Что это? – спросила Джой.

– Fackelzug.

Раздосадованная молчанием Стивена, она спросила:

– Ганс, что такое Fackelzug?

– Факельное шествие. Сегодня ночью они проводятся во всей Германии.

– Религиозная процессия?

– Навряд ли. Это процессия в знак протеста против призыва на военную службу.

– А кто они?

– Участники боев под Сталинградом, оставшиеся в живых. Люди, рожденные в тысяча девятьсот двадцать втором году.

– А им не грозит беда за то, что они выступают против правительства?

– Конечно, грозит. Но они на опыте знают, что нет худшей беды, как воевать с русскими.

– Под Сталинградом, – добавил Стивен, – их погибло триста пятьдесят тысяч, включая Карла, хотя, как офицер, он был старше по возрасту.

– Хорст сказал, что его убили.

Смех Стивена задел Джой.

– Ну и недогадлива же ты! Неужели ты еще не поняла, что, если убиваем мы, это именуется «защитой отечества», а когда убивают нас, это называется «убийством»?

До конца пути Джой говорила только с Гансом, который давал уклончивые ответы.

Когда они свернули с Хеерштрассе к особняку фон Мюллеров, он из осторожности предупредил ее:

– Прошу вас сказать дома, что мы были в опере. У меня с собой программа «Мейстерзингеров».

– Зачем?

– Затем, что они будут огорчены, узнав, где мы были.

– Но разве мы не вольны в своих действиях? Я ненавижу ложь.

– Запомни, Ганс: Джой страдает болезненной любовью к правде, – сказал Стивен с напускной веселостью.