Миша Ландбург - Семь месяцев саксофона

– ……………….. – говорю я.

– Да, – отвечает Зина, и между бровями сжимается тугой островок…

– Ты вернулась?

– Нет, – говорит Зина.

– Нет? – замечаю, как несколько капель, подталкивая друг друга, скользят по мокрым волосам и вдруг ударяются о неубранную постель.

– Кажется, я бесцветная, – голос Зины словно усталый шёпот саксофона. – Я бесцветная, как дождевая капля.

На полке молчаливый Мим; на листах, разбросанных на треугольном столике, молчаливые лица.

***

– Ты не в ладах со своими внутренними позывами, – говорю я.

– И ты об этом? – островок между бровями становится бело-голубой – Муж советовал мне обратиться к психоаналитику, вся Америка обращается к психоаналитикам.

– Ты обращалась?

– Зачем?

– Вся Америка обращается!

– Однажды я догадалась, что жизнь – это игра по незыблемому правилу: «так надо!». Всё, что мы делаем, это лишь оттого, что «так надо!» – на лице Зины улыбка-гримаса, напомнившая ту, которая появлялась у мамы, когда она, пьяная, садилась на пол и, запрокинув голову, выкрикивала десятки раз строчку из чьих-то стихов: «С тех пор, как для меня законом стало сердце… С тех пор, как для меня законом стало сердце… С тех пор, как для меня…»

– Плюнь на то, что «так надо!», – говорю я.

– Думаешь, сумею?

– Так надо!

– Думаешь, сумею? – повторяет Зина.

Я молчу. Не знаю почему, но я молчу.

***

– Самая тяжкая мука: маяться собою, – говорит Зина.

– Знаю!

– Я…

– Знаю!

– Ты рисуешь…

– Я ухватился.

– Ты спасся…

– Спасение в нас самих…

– Больно…

– Против боли принимают наркоз.

– Твои рисунки – твой наркоз?

– В газете о моих лицах писали: «Не лица, а рожи, пугала, страшилища! А. Сегал решил вспугнуть публику, и ему это, надо признаться, вполне удалось!»

– Была новая выставка?

– Она с треском провалилась, и меня лишили биточков.

– Боже! – говорит Зина.

– Плевать! – плевок ложится в дальний угол комнаты.

– Класс! – восхищается Зина и сплёвывает себе под ноги.

– Браво! – одобряю я. – Повтори, Зина, повтори!..

Не поднимаясь с матраца, мы плюём на пол, а потом у Зины кончается слюна, и она, жалобно всхлипнув, прячет лицо в подушку.

– Ты отлично плюёшь… – говорю я. – Ты сумеешь…

Лица Зины не видно, и это придаёт мне решимость…

– Что ты делаешь? – спрашивает Зина.

Молча раскладываю на матраце её плащ, кофточку, юбку.

– Что ты делаешь? – повторяет Зина.

Твоя одежда совсем мокрая и холодная, и я подумал, что…

– Ты раздел меня?

– Вроде бы.

– Нет, Ашер, нет.

– Ладно.

– Не надо.

– Ладно.

– Нет, Ашер, нет…

– Чёрт возьми, я ведь сказал «ладно»!

Зина смотрит на меня так, будто вспомнила о чём-то очень важном, и вдруг тихо просит: «Отвернись!»

***

Над крышами всё ещё летают туманы, последние, самые бледные, самые усталые. Слышу, как падают на пол плащ, кофточка, юбка, а потом слышу, как стучит моё сердце, и, стараясь не думать о Миме, сбрасываю рубашку.

– Ашер! – говорит Зина.

Ложусь рядом, кладу ладонь на холодную гладь живота.

– Боялся, что никогда не придёшь, – шепчу я и касаюсь губами влажных ресниц.

– Молчи, – просит Зина. – Ради бога, молчи!

Молча разглядываю свисающую под потолком лампу.

– Зина! – зову я.

– Молчи!

Молча перевожу взгляд на Зину. Она тоже смотрит в потолок.

«Свою душу освободить трудно, чужую – невозможно… – я кажусь себе пустой гильзой выстрелянного патрона. – Поднимись! – мысленно говорю я себе. – Выжми из себя последние крупицы былого солдатского мужества!..»

– Зина!

– Молчи!

***

Живот Зины немой и холодный, а может быть, немая и холодная моя ладонь?

***

– Зина, я не знаю, о чём ты думаешь.

– Я не думаю.

– Правда?

– Правда.

Пытаюсь прислушаться к звукам за окном.

– И я не думаю, – говорю я.

Мы лежим, касаясь плечами и бёдрами; наши головы на одной подушке…

– Холодно! – говорит Зина.

***

Осенью, после уличных боёв в Джанине, резервистов отпустили домой.

Мы с мамой сидели на диване молча, а потом я сказал:

– Поставлю чайник.

Мама отпустила мою руку.

– Вы там мёрзли? – спросила мама.

– Мы воевали.

– Зачем?

– Пришлось. Пришлось мёрзнуть и убивать.

– Пришлось убивать?

– На войне не убивают лишь мертвецы…

***

У Зины живот холодный, безответный.

– Страшно? – спрашиваю я.

– Даже когда ты рядом… Я не сумею…