Миша Ландбург - Семь месяцев саксофона

Нарезав хлеб, открываю банку с маринованными огурцами и вдруг чувствую, что не могу есть ни сосиски, ни хлеб, ни маринованные огурцы. Выключив газ, сбегаю с лестницы, слушаю, как стучит сердце.

***

«Если не я… то кто?..»

***

На прошлой неделе в проходную лечебницы нагрянул Кучерявый. Он продал свою лавку и уже не напоминал капитана океанского судна.

Давид спросил:

– Думаешь, от мужей уходят?

Я ответил:

– Бывает.

Давид сказал:

– Оставь сестру Зину. Но лучше, если она – тебя… Надо, чтобы она…

Я спросил:

– Как?

Давид сказал:

– Как-то надо.

Мы смотрели на выгорающую траву и пустые скамейки.

Я спросил:

– Может быть, признаться, что я по ночам писаю в постель?

– Годится! – одобрил Давид.

– И не подумаю! – пообещал я.

Давид ушёл молча.

Было тоскливо оттого, что больше не смогу называть моего друга «капитаном»…

***

«Отравиться бы, – думаю я. – Только грех это… А что не грех?»

В телефонной будке истерзанная книга. Отыскиваю номер Ицикзона. «Аптекарь порекомендует приятную отраву!» – думаю я.

– Алло! – говорит в трубку Ицикзон.

В моём горле застревает слюна, пауза даёт возможность собраться с мыслями.

– На следующих выборах ваша партия должна победить! – требую я.

– Мы сделаем это! – выдыхает трубка.

– Вот и отлично! – восторгаюсь я и, выбравшись из телефонной будки, жадно глотаю утренний воздух. Теперь я знаю – рисовать нужно не сами лица, а их Тайну – в этом Суть! Теперь я знаю…

***

«Если не я… то кто?..»

***

Вдали сверкает купол Большой синагоги города, а над куполом небо. Хочу снова стать тем мальчиком, который носил пёстрые маечки, беседовал с воробьями и слушал по радио сказки. Теперь я вполне взрослый, если хочется стать мальчиком. Взрослый… Уже… Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Я – взрослый! Точка!

***

«Если не я… то кто?..»

***

Возможно, мама тоже хотела бы стать ребёнком. Не сумела. Дети пьют не водку, а Шопен – не совсем сказка…

Вглядываюсь в небо. «Почему, – думаю, – небо безмолвное?»

Бывает, что немеют от пережитого… Возможно, небо над нашим городом отчего-то ужаснулось…

Плевать!

Моя мама плевать не умела…

***

– Она не сумела! – сказал во время суда Колдун. Он повторил «она не сумела» несколько раз подряд, и его бескровные губы при этом улыбались. – Эстер жить не умела… Лишь страдать… Ибо человеком была…

– Вы считаете, что лишь тот человек, кто страдает? – спросил судья.

– Я считаю, что кто не страдает, тот не человек, – сказал Колдун.

Судья выбросил вперёд руку, чтобы отогнать пролетающую муху, и спросил:

– А вы человек?

– Уже нет, – ответил Колдун.

– И кто же вы теперь? Рыба? Дождевая капля?

– Никто и ничто – меня закон сметёт, как ветер сметает оставленную на скамейке газету. Впрочем, я сам осудил себя…

– Разве вы – судья? – выдержав паузу, судья перевёл взгляд на серебристый герб государства Израиль!

– Нет, ваша честь, – проговорил Колдун. – Судейство – занятие не моё…

– А чем занимались вы?

Колдун не ответил.

– Чем же? – повторил судья. – Чем занимались вы?

– Любил Эстер Сегал.

У судьи дрогнули губы, и у всех присутствующих тоже дрогнули губы.

– Только тем и занимались, что…

– Любил Эстер Сегал, – повторил Колдун.

– Больше ничем?

– Остальное было несущественным…

– Вы отравили г-жу Сегал! – вскрикнул судья.

– Я попытался помочь!..

– Хотите сказать, что г-жа Сегал жаждала смерти?

– Эстер жить не смогла, она не умела… Напиться на всю жизнь – невозможно: в конце концов, трезвеешь…

В зале стало очень тихо и очень холодно. Судья взмахнул рукой – и меня вывели в коридор под лестницу, где стоял узкий стол. Я что-то сказал стоявшему напротив полицейскому, но тот меня, кажется, не слушал. Кажется, из зала суда доносились звуки саксофона – протяжные, с надрывом. Потом я лёг на стол и, кажется, уснул…

***

… Небо над городом немое и глупое. Колочу себя по коленям, по шее, по плечам.

***

«Если не я… то кто?..»

***

Потом бить себя перестаю и не понимаю, зачем себя бил, зачем бить перестал. В лечебнице пожилой господин колотит себя непрестанно. Он делает это с неиссякаемым вдохновением классного барабанщика. Неужели и я?.. Нет-нет! Пожилой господин колотит себя не переставая, а ведь я перестал… Да и бил-то себя без всякого интереса. Я бы и вовсе не стал себя бить, если бы не остался под небом сам с собою. Когда человек остаётся сам с собою, то иногда он… Это нормально. Я – нормальный! Боже, как чудесно, что я умею разъяснить себе…