Миша Ландбург - Семь месяцев саксофона

Ночь была замечательной; я прекрасно поговорил с собою, но ночь ушла, как всё в этом мире уходит, а завтра я буду снова лежать на бескрайнем матрасе и маяться, потому что рядом со мной не будет женщины, и моё страждущее мужское наполнится кровью, набухнет, напряжётся, задрожит, грозя вырваться наружу.

«………!» – сорвётся с моих губ, и, достав коробочку транзистора, я буду слушать саксофон, который заскулит обиженной собакой. Как просто: ночь ушла, мама ушла, Зина ушла, моя новая выставка в кафе «Будьте здоровы!» шикарно провалилась. Просто…

***

– О чём думаешь? – молча спрашивает Мима.

– О жизни.

– Не стоит.

– Жизнь не стоит?

– Она – стоит; думать о ней не стоит.

***

Знать бы, о чём думает в тюремной камере Колдун. Может быть, о стакане горячего чая или о наступившей осени, или о старых ноющих костях? А охранники тюрьмы о чём думают? А наши министры? А о чём думает могильщик, стоя перед вырытой с вечера ямой, которая теперь наполнилась гнилой водой с вдруг выплывшими наверх белыми червями?

***

– Думаешь ни о чём? – молчит Мим.

– Пытаюсь…

– Ни к чему. Думать ни о чём – невозможно…

– Отчего ты у меня такой умный? – спрашиваю.

– С кем поведёшься, того и … – думает Мим.

***

Продолжаю думать о могильщике в высоких резиновых сапогах; о ведре, которым он черпает из ямы воду; о том, как грубо, но вовсе не злобно выругается, постучав кулаком по своей давно уже затвердевшей, негнущейся пояснице, а потом, после того как он уложит в землю безвольное тело, чья-то горячая, взволнованная рука протянет ему бумажки денег, которые он, в свою очередь, переложит в ладонь своей набожной супруги.

«Такова жизнь!» – все судорожно хватаются за эти слова, словно лишь только в них заключён тот единственно верный ответ, который может утешить, смирить…

***

– Люди – грешны, – думает Мим, – но не их в том вина; ибо всё – от Бога!

– Все ли? – говорю я.

– Бог – во всём и повсюду…

– Даже в кастрюле с супом?

– Разумеется! И в кастрюле…

– Если бы так, – говорю я.

Мим молчит. Он всегда молчит кстати.

***

«Счастливым должно быть совестно! – сказал Колдун. – Твоя мама искала жизнь не счастливую, а свою…»

***

Отворачиваюсь от окна.

На треугольном столике Лица… Я ухватился… Мама, знай – я не отступлю!..

***

– Думай! – молчит Мим. – А главное – болей.

– Болеть необходимо?

– В твоём деле боль – главное.

– Разве не тонна исписанных карандашей – главное?

– Главное – болеть.

– Чтобы жар?

– Чтобы бред! И думай…

– Выходит, бредовые мысли…

– Чтобы жизнь своя…

– Верно, Мим, своя…

***

Устав от прогулок по тёмным крышам, туманы расползаются, окна в домах под вспышками электрических лампочек веселеют, уши улавливают звонкие выдохи вскипающих чайников. Потягиваюсь. Думаю о том, не укатить ли в посёлок, где в тишине светлых теплиц Кучерявый выращивает волшебные цветы. Конец света: Кучерявый выращивает цветы!

Сейчас отожмусь от пола раз сорок-пятьдесят и непременно уеду любоваться цветами и дышать покоем!..

***

…двадцать два, двадцать три, двадцать четыре – руки, как два хорошо смазанных поршня.

…тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь – сердце бьётся ровно, надёжно.

…сорок один, сорок два, сорок три – кровь, разбегаясь, согревает тело.

***

Я считаю, что жизнь человека – это сиюминутье и ещё память о прошлом; а когда умираешь – отмирает твоё будущее – только и всего… Мама, не ты умерла, а твоё будущее, до которого никому нет дела…

– О своём будущем твоя мама догадывалась, – думает Мим. – От страха перед ним она напивалась, и тогда её глаза наполнялись не по-человечески чистыми слёзами, которые потом на щёки вываливались; казалось, они не из глаз вываливаются, а оттуда, где душа…

– Мим, думаешь, что оттуда?..

***

…сорок восемь, сорок девять, пятьдесят!

***

Кто-то стоит за моей спиной; стоит безмолвно, недвижно, но я чувствую, что за моей спиной сейчас кто-то стоит и меня разглядывает. Оборачиваюсь. Она стоит в дверях – у неё опавшие плечи, а под мокрым плащом дрожащее тело.

– Зина!

Она смотрит на меня белыми глазами и молчит. Теперь комната пахнет ранней осенью.

– Я ждал, – говорю я. – Всё это время ждал!..

Зина опускается на край матраца и прячет глаза.

«Белые глаза от усталости, – думаю я, – или от боли…»