Алан Черчесов - Дон Иван

– Ну-ка, чмо, ходь сюда, – приказал ему Сева. – Потолкуем по-свойски.

Валерка чуть слышно завыл. Обогнув короля в три прыжка (буквой «г»!), Дон подбежал к Долбоносу, пнул его в спину ботинком и изловчился боднуть. Пока что вся комбинация развивалась в пугающем соответствии с припасенною заготовкой. Оставалась самая малость – отпрыгнуть конем.

И вот тут Дон впал в ступор, следя, как неспешно и страшно наносит Альфонс по «забралу» удар, от которого голова Долбоноса отлетает от тела, а вернувшись на место, задает фальцетом вопрос:

– За что??

– За Чреватых, паскуда! – отзывается деловито Альфонс и дробью чеканит «забрало». И отчего-то смотреть Ивану на это невыносимо, но и оторвать глаз от казни он тоже не может. На миг они с Долбоносом встречаются взглядами, и в затуманившихся зрачках Дон читает недоумение, а в нем замешенный на восторге укор. Чувствует, что ему нечем дышать, из-за слез плохо видит, но все ж различает, как Альфонс оборачивается и очень внимательно, словно к чему-то прислушиваясь, смотрит ему, не моргая, в лицо. Тут до Дона доходит, что ему в самом деле есть что послушать: над спортивной площадкой плеткой плещется, нарезая ремни из пространства, отчаянный крик. Альфонс делает шаг, и Дон понимает, что крик этот – его и укротить этот крик он не в силах. Труднее всего ему угадать, о чем этот крик, но он уже знает, что, о чем бы он ни кричал, этим жутким, пронзительным звуком план его перечеркнут.

Надо отдать Севе должное. Он не стал марать кулаков, и без того измазанных кроваво-жирной пакостью, в которой всем уж был ясен след крикуна. Альфонс сплюнул бельмом себе под ноги и приказал:

– Хватить драть глотку, чушок. Иди подотрись.

Уползал Дон под улюлюканье: толпа, наблюдавшая столь преступную степень бесчестия, устыдилась сама своего с ним родства.

Как бы то ни было, а первоначальной цели подкидыш достиг: с того дня о его возвращении в общую спальню не могло быть и речи. Объятый презрением, Иван получил важнейший урок: играть людьми в шахматы есть последнее дело на свете. Особенно если ты сам играешь конем.

Дон, конечно же, осознавал, что план его не лишен доли жульничества. Да что там доли! – соткан был из него! Но шахматиста оно не смутило. Столкнуть лбами Долбоноса с Балуевым в состоянии было любое, мало-мальски правдоподобное подозрение (неслучайно «преданность» и «предательство» – однокоренные слова). И тот и другой занимали ключевые посты в неформальном генштабе и в качестве жертв подходили почти идеально. Иван полагал, что стычка двух монстров не только поможет ему обрести в Альфонсе надежного покровителя, но к выгоде всем: пока дерутся хищники, травоядные щиплют траву.

Публичное падение, уготовившее его мальчишескому самолюбию прозябать на низшей ступени сиротских невзгод, ознаменовало собой поворот, который Дон полагал рождением собственной личности. Подлость замысла его по-детски неискушенного разума была разоблачена не прозорливостью толпы, а внезапным отказом его же души приводить доведенный уже до победного эндшпиля план в исполнение. А потому пучина позора стала точкой отсчета, сравнимой с повторным рождением – ибо так только, через сшибку надменного разума с восставшей против гордыни душой, и рождается личность.

Оказавшись в библиотечной ссылке, но уже не по своей воле, Дон страдал, постигая на собственной шкуре разницу между изгоем и анахоретом. В думах своих он был рад терпеть тумаки, лишь бы вырваться из трясины тоски, заглушать которую помогали теперь только книги. Лишенный других развлечений, читал он жаднее прежнего, уединяясь в своем укрытии как по ночам, так и в течение дня – с благословения Инессы, вручившей ему дубликат ключа с предложением:

– Поработаешь пару годков кем-то вроде дежурного библиотекаря. Общественная нагрузка. Усек?

Еще б не усек! А озадаченный Федор прокомментировал:

– Да уж, крестник! Очко! И когда это ты приглянулся сиськастой Родине-Матери? У нее ж вместо сердца будильник железками тикает. Далеко, мерзавец, пойдешь.

Он уж, поди, и запамятовал, что прозвище Дон дала Ване как раз директриса, спустя годы ему пояснившая:

– Ты сосал так взахлеб, что глотка за губами не поспевала. В первый же раз весь облился. Смотрю, вокруг рта молоко эспаньолкой застыло. Ну, думаю, вылитый дон. И взгляд такой гордый, будто с портрета испанца. Так ты стал Дон Иван. Кличка быстро прилипла: про стойку в пеленках вся челядь уж знала. А Жуан и Иван – вроде кукиша с шишом, синонимы.