Алан Черчесов - Дон Иван

Она не договорила. Она укладывала чемодан и почти уже не дрожала. Она почти не дрожала, и было это хуже, чем полчаса назад, когда ее колотило, как в лихорадке.

– Прости, – сказал я.

– Не в том дело, – она закусила губу. Я ждал, что заплачет, но она не заплакала, невзирая на то, что я очень ждал. – Ты мне не веришь. То есть веришь, но так, будто я могу и солгать. Это плохо, Дон. Раньше так не было.

– Извини, – сказал я.

Чтобы ее не ударить, я вывесил руки в окно. Море шумело, колотило о берег вихрастой башкой и разрезалось изнанкой о сваи. Шел дождь. Почти ливень. Было темно. Только стемнело не так, как на суше. Было все темно-серо, как бывает в дневном скороспелом бреду. Я подумал: все же она нас настигла. Не небом, так штормом. Не штормом, так снимком. Не снимком, так пьяным утопленником. И чего она увязалась за нами?

Я посмотрел на жену. Анна сидела, уронив на грудь голову, скрестив ноги и обхватив застывшими пальцами талию. Не поза – замок. В этот миг я почти ее не любил. Она меня, думаю, тоже. Чтобы прогнать этот миг, я попытался найти к замку ключ.

– Стечение обстоятельств. Лучше бы съел тот шашлык и мы задержались. Элементарно не повезло, – сказал я и добавил: – Слепая случайность.

– Слепая? – переспросила она, и я сразу припомнил качели. Анна всплеснула руками и засмеялась. Я ее так не любил, что не знал, как я это переживу.

Наконец Анна заплакала.

– Я ж говорила – судьба!

Мы вышли, обнявшись, под дождь и долго смотрели на море. Я дал ей монетку.

– Неужели ты хочешь вернуться?

– Да, – сказал я. – Мы его укротим. Исплаваем вдоль-поперек.

– Будь по-твоему.

Она зашвырнула с размаху пятак – второй за день. Еще на лету светляка поглотила пучина.

Анна отправилась спать, а я выронил мелочь на землю и вместо обещанной платы сделал кое-что лучше. Я плюнул поганому морю в лицо.

Наутро мы улетели в Севилью. Там было все хорошо».

– Но хорошо уже не было, – говорю ему я. – Это ты, братец, приврал.

Дон пропускает слова мои мимо ушей:

– Загадочная история, не правда ли? Которая, впрочем, кое-что объясняет. Я бы сказал, в наши дни лишь загадочные истории еще могут что-то нам объяснять.

– И что объясняет твоя?

– Нельзя быть счастливым и не дразнить своим счастьем беду. Смерть решила, нужен за нами теперь глаз да глаз. Мы же, словно в отместку, болтали все чаще как раз о бессмертии. Наряду с десятками вариантов его возможной невыносимости был один выносимый, но невозможный – когда сам человек превращается в Бога. Мы превращались в Него, занимаясь любовью.

– Тут вы мало чем отличались от миллионов других.

– Бог не в отличии, а в сходстве.

– Тогда в чем же отличие, есть Он или опять Его нет? Брось схоластику, переходи к эмпиризму. Что твоя Анна забыла в Марокко?

– Должна была сделать доклад. Симпозиум по несказанному. Насколько я помню, говорить она собиралась об ограниченности психоанализа и о его чрезмерном доверии к слову.

– И далось же ей слово! Она о чем-нибудь, кроме этого, думала? И чем думала, если не словом?

– Словом она фехтовала. А размышляла сомнением – о языке. Кстати, тебе б не мешало объявить на него охоту и расставить по тексту флажки. Ну знаешь, как там у вас с говорящей деталью – язычки замка, колокольчика, пламени, Арчи, ботинка… Ибо он-то и есть твой преступник.

– Язык?

– Напиши вместо Анны ее детектив. Язык – твой двойник. Чтобы быть наконец-то собою, убей своего двойника.

– Как и ты?

– Как и я.

– Но язык – это я!

– Ты другое. Ты – почти уже я. А язык – это враг мой Альфонсо.

В дверь стучат. Я опять закрываю глаза.

На пороге Альфонсо. В руках у него пистолет. Дон пожимает плечами. Под прицелом у дула он возвращается в дом. Двойнику тот знаком.

– Не хватает портретов, – говорит хмуро он. – Не хватало меня, а теперь не хватает ее и портретов.

– Сколько лет здесь тебя не хватало?

– С десяток.

Дон считает в уме. Как будто бы сходится.

– Ты и есть приемный сынок Каталины?

Альфонсо смеется:

– Вот уж точно не я. Я сын ничейный – ублюдок. Такой же, как ты, разве что поживучей тебя.

Дуло смотрит Дону в лицо. Он с усилием давит зевок.

– Что еще она обо мне наврала?

– Что ты утонул. Иначе б тебя пристрелили.

– Меня пристрелили в Париже. Но, как ты убедился, не до конца.

Дуэль двойников, из которых один был в Париже поддельный, думает Дон, а вслух произносит:

– Уничтожить тебя могу только я. За этим-то ты и пришел.

– Я пришел наказать тебя правдой. А если она не прикончит тебя, помогу тебе пулей, чтоб ты меньше мучился…