Алан Черчесов - Дон Иван

– А зачем ты ей изменял?

– Ты и это пронюхал? Или ткнул наугад пальцем в небо?

– Ткнул, а теперь и пронюхал.

– Ты мастак выворачивать руки. А слабо будет их на себя наложить?

– И не подумаю. Самоубийцей становится тот, кто воспринимает себя чересчур уж всерьез. Я для себя – не всерьез. Для меня всерьез ты.

– Фортунатов сумел.

– Для меня он был тоже всерьез.

– Перед тем, как она умерла, у меня во сне выпали зубы. По соннику – к смерти, болезни, беде.

– Почему ты с ней не поехал?

– Не позволила. Анна редко мне позволяла поехать куда-то с собой.

– Тебя это не настораживало?

– Я должен был верить. Так она меня проверяла. Иногда исчезала внезапно. Как-то вышла за сигаретами, а через три часа позвонила и предложила поужинать на пьяцце Испания. Я спросил, где это, ответила: в Риме. Туда я и полетел… Появлялась Анна столь же внезапно: думаешь, что в Копенгагене, а она у тебя за спиной. Волшебство, да и только.

– Но тебе к нему было не привыкать.

– Годы с Факирским были лишь тренировкой. Фокусы – не волшебство.

– Повторять за мной не обязательно. Довольно, что я за тобой повторяю.

– Признайся, зачем ты ко мне привязался? Чтобы снова влюбиться в жену?

– Я Тетю и так до колик люблю.

– Неправда. Ты ее любишь до первой попавшейся Литературы. Оттого и торчишь, запершись в кабинете. Ты даже не помнишь, чем она у тебя заболела, когда чуть было не умерла. Это ты называешь любовью до колик? И нечего мне заливать, что ты спас ее, погубив мою Анну! Ты погубил мою Анну, чтобы спасти свою шкуру.

– Только что Дон Иван приговорил себя к высшей мере.

– Погибнуть в тысячный раз – с меня не убудет. А тебя вот совесть замучает. Как мучает из-за того, что ты за ними следил.

– За кем?

– За Светкой своею и Германом.

– Гнусный поклеп!

– Не отпирайся: ты ведь таскал меня за собою.

– Я не следил, а… придуривался. Чтобы почувствовать ревность, чтобы ее почувствовал ты, чтобы я написал тот кусок про тебя и Альфонсо.

– Ну и как, написал?

– Руки еще не дошли.

– И давно ты ревнуешь?

– Недавно.

– Давно. Твоя ревность – не ревность, а ущемленное самолюбие. Кстати, ты в курсе, что, пока гарцевал по Испании, супруга твоя ездила с Германом в Зеленоград? На днях они снова смотались туда, средь белого дня, ничего тебе не сказав.

– И что это значит?

– Не имею понятия. Сам я таскался с тобою.

– Так откуда ты все это знаешь?

– Земля слухами полнится. В общем, жди, приятель, сюрприза.

– А ты, братец, сволочь!

– Уж какой уродился. Немудрено с такими родителями.

– Жаль, нельзя тебе морду набить.

– Мне-то что! Тебя угнетает, что нельзя набить морду Герману. Как-никак он святой.

– Он с ней спит?

– Я не знаю. Клянусь. Но если святой, то не так оно вроде и страшно, а?

– Страшно-то тогда, что и он не святой. Разве святой предаст дружбу?

– В агиографии я не силен. Но, коли тебе интересно, поделюсь своим мнением: ты сам до пупа замарался. Следить за женой и собственным другом – предательство. Похуже измены с Долорес.

– Заткнись! Сам-то ты Анне не изменял?

– Изменял. Но только затем, чтобы не изменять.

– Это уже что-то новенькое!

– Случилось всего-то три раза, когда Анна бывала в отъезде.

– А где?

– Не помню. И точно не знаю. В детали я не вдавался.

– Понятно. Дон Жуан – это тот, кому невозможно наставить рога!

– Зря иронизируешь. У меня за плечами семь сотен лет, и все без рогов.

– Ага!

– Что – ага? Надумал испортить мне биографию? И не пытайся: моя репутация крепче твоего мстительного пера.

– Продолжай про измены.

– Да тут и рассказывать нечего: тосковал, лез на стенку, изнемогал от желания. Трижды видел подобие и уподоблялся скоту.

– В каком смысле – подобие?

– Такие же ноги. Такие же волосы. Такая же точно походка.

– Так любил ее всю, что кидался на части?

– Как взбесившийся скот.

– Анна про то не узнала?

– Анна про это молчала. Мне не хотелось, чтоб знала. Но она редко чего-то не знала.

– Опиши ее. Ну, какой она была в жизни.

Придвигаю Дону блокнот, отхожу, чтоб ему не мешать, и ложусь на диван – в той же позе: подложив под голову руки и скрестив лодыжки на подлокотнике. Потом закрываю глаза. Открывать мне их не обязательно: я читаю вслепую.

Анна была очень ловкой. Она умела лазать по деревьям, скакать на лошади, нырять с вышки, сыпать скороговорками, рисовать сахаром по столешнице и пускать изо рта кольца дыма. Могла поворачивать ключ ногой и завинчивать каблуком шурупчик на сумке. У нее был дар ладить с собаками, официантами и стариками, засыпать в любой час и в любом положении и всегда просыпаться с улыбкой.