Алан Черчесов - Дон Иван

– Ну у вас тут, в Испании, страсти!

– Наша главная страсть – пожертвовать жизнью ради какой-нибудь страсти. Лучше жизнью кого-то другого. Пойдем на корриду, поймешь, что у нас жажда крови в крови.

На корриде я понял, что в крови у меня появилась частица испанской крови.

– Дело не в детской романтике и не в Хемингуэе. Дело в смертельной опасности и заносчивой, медленной грации, с которой встречает ее матадор.

– Изящность убийства?

– Изящность смертельной борьбы. Два существа, одно из которых есть сила и ярость, а другое – отвага и воля.

– Подлая воля к убийству.

– Честная воля борьбы.

– Если б я верила в мистику, я бы решила, что причина здесь в имени. Похоже, ты с ним сроднился настолько, что жаждешь дуэли.

Разметав по столу содержимое коробка, Анна строила башню из спичек – рядом с той, что была уже возведена из кубиков рафинада. На нее посягал языком неуклюже-порывистый Арчи. Я держал щенка на руках и сносил кое-как его нежелание отцовства. Словам супруги значения я не придал: лучше всего мы не слышим предвестия.

– Вот стервец! Все-таки развалил.

Пес возбужденно облизывал морду.

– Сразу две Вавилонские башни. Куда ты смотрел? Ему нельзя сладкого. – Она облизнула щенку его нос. – Мой сладкий малыш.

Я облизнул ее губы:

– Моя сладкая врушка.

– Я тебе не соврала. Так все и было: она подошла ко мне, чтобы обнять у всех на виду. Мы не сказали ни слова, но друг друга мы поняли.

Разговор у нас шел не о ком-нибудь, а о Пенелопе Крус. Несколько лет назад случай свел их в парижской “Ротонде”. В кафе загнал Анну ливень. Едва она выбрала столик, скинула туфли и заказала себе капучино, как разглядела в другом конце зала родное лицо – из тех, которые любишь лишь издали и не мечтаешь увидеть вблизи. Актриса сидела в компании приятелей и часто смеялась. Позабыв про свой кофе, Анна с нее не сводила восторженных глаз, а потом взяла и расплакалась.

– Хоть она и смеялась, на душе у нее было тоскливо. Я это почувствовала. В ней скопилась целая бездна печали, и она над ней хохотала. Она притворялась, но при этом была столь совершенна и подлинна, что я не сдержалась. Я была так несчастна, что не могу поделиться с ней счастьем, нахлынувшим из-за того, что она настоящая – настоящей всего, что когда-либо было печалью, несчастьем, было, есть или будет бедой, – что я разрыдалась, как дура. А она встала из-за стола, подошла ко мне и обняла. И никаких слов нам было не нужно.

– Будь я писателем, сочинила бы детектив, где убийца – язык, – сказала жена в другой раз, когда Арчи слизнул с отрывного листка имя профессора, с которым она должна была встретиться в Вене.

Я опять ее плохо услышал: спустя месяцы кокер слизнет последнюю строчку записки, которую Анна оставит мне перед отъездом в Марокко:

Что в этом хоро…? Похоронка или посулы хорошего? Теперь не узнать. Проклятье чернил “Монтеграппа”. Ароматическая игрушка, приобретенная в подарок на именины. Кем? Да мною и купленная! Важнейшие глупости в жизни мы совершаем собственноручно, чтобы потом сетовать на судьбу».

Дон делает перерыв.

– Мне надо отлить. Посидишь тут в засаде или отвалишь к себе?

– Посижу.

Пока он струит, я хлебаю пивко. Наш альянс – сообщающийся сосуд: сколько убыло, столько и прибыло.

– У меня тут мыслишка закралась. Растолкуй мне про башни.

Он усмехается:

– В смекалке тебе не откажешь. Можешь взять на заметку: была у нее такая привычка – строить из карт, шоколадок, конфет и монеток макеты библейской легенды. Вавилонское столпотворение в миниатюре. Пирамидки бессмыслицы, разрушавшиеся от громкого звука или собачьего языка. Это ее умиляло: смотри, говорила она, как все хрупко в нашем сознании. Стоит ему возомнить, что точка опоры им найдена, как расчет идет прахом.

– Чему же она была рада?

– Разоблачению гордыни. Когда-то она, как и я, пыталась учить языки. Но чем больше учила, тем больше запутывалась. Потом поняла, что ей не хватало любви.

– Поняла это после знакомства с тобой?

– Не кричи.

– А ты не бубни. Я тебя плохо слышу.

– Почему, когда человек плохо слышит, ему хочется, чтобы его услышали все?

– По той же причине, что тот, кто плохо умеет любить, хочет, чтобы его все любили.

– Твоя правда. Так со мною и было – до Анны.