Тауфик аль-Хаким - Избранное

Но Санния не была ни смущена, ни сконфужена. Хотя ей было всего семнадцать лет, лишь на два года больше, чем Мухсину, она чувствовала себя гораздо свободнее. Это была уже женщина в полном расцвете физических и духовных сил. Разговаривая с Мухсином, она время от времени опускала свои длинные черные ресницы и смеялась мягким, женственным смехом, только изредка разрешая себе скромно, застенчиво на него взглянуть. Но то было не естественное смущение, а кокетство. Может быть, это самая привлекательная черта египтянки. Ведь уроженка долины Нила — искуснейшая кокетка в мире. Она чутьем угадывает, какое впечатление может произвести один-единственный взгляд, и поэтому не часто дарит его собеседнику. Египтянка не расточает свои взгляды, как бойкая, подвижная француженка, а ценит их, бережет и прячет под опущенными ресницами, как прячут меч в ножнах, пока не наступает решительный момент. Тогда она поднимает голову и бросает один-единственный взор, которым выражает все, что хочет.

Наконец Санния прервала молчание и ласково сказала:

— Сюда, пожалуйста, Мухсин-бек.

Указав на большое кресло возле рояля, она, улыбаясь, спросила:

— Чему же ты будешь меня сегодня учить, профессор?

Мухсин ответил с удручающей вежливостью:

— Чему захотите, ханум.

— Не знаю почему, но мне по душе современные модные песенки, — с улыбкой сказала Санния. — Правда, вчерашняя песня, хоть она и старинная, мне тоже очень понравилась. Первый раз в жизни мне так полюбилась старинная песня. Это твоя заслуга, Мухсин-бек. Право, ты прекрасно ее спел, и твоя манера петь тоже удивительно хороша.

Мухсин покраснел, сердце его трепетно и сладко забилось. Словно почерпнув в этих милых комплиментах решимость, он произнес, заставив себя поднять голову:

— Благодарю, Санния-ханум. Вы очень любезны.

— Уверяю тебя, Мухсин-бек, у тебя редкий голос и поешь ты с большим искусством. Это искусство ты и должен передать мне, не так ли?

Ласково улыбаясь, она подошла к роялю, подняла крышку и села за инструмент.

Мухсин был совершенно очарован. Ему хотелось побороть свое смущение и побеседовать с Саннией. Подойдя к роялю, он сказал, стараясь казаться находчивым и остроумным:

— Это и есть тот рояль, на котором ты научишь меня играть, не так ли?

Но как только он это произнес, кровь бросилась ему в лицо. Санния метнула на него взгляд, перед которым не устояло бы сердце даже самого жестокого амалекитянина [31] Амалекитяне — народ, который, согласно мусульманским легендам, отличался необычайной жестокостью. , и ответила:

— Конечно. И даже ручаюсь за быстрый успех. Ведь у тебя прекрасный слух.

Она повернулась к роялю и пробежала пальцами по клавишам. Мухсин стоял позади нее. Он немного успокоился, ведь, сидя к нему спиной, Санния не могла его видеть. Мальчик украдкой рассматривал девушку и впервые заметил цвет ее волос и модную стрижку. Он пожирал глазами ослепительно белую шею Саннии и ее прелестную головку, окруженную нимбом черных блестящих волос. Мухсину вспомнилась одна иллюстрация в учебнике истории древнего Египта. Ему очень нравилась эта картинка, и он часто рассматривал ее на уроке истории, уносясь в мир грез, пока голос учителя не возвращал его к действительности. Картинка изображала женщину с подстриженными волосами, блестевшими как полумесяц из черного дерева: то была Изида.

Вдруг Санния подняла голову и с улыбкой обернулась.

— Знаешь, Мухсин, я что-то забыла, — сказала она.

Мальчик удивленно взглянул на нее, словно пробуждаясь от сна. Он испугался, подумав, что, может быть, Санния перехватила его восторженные взгляды.

— Что же именно? — тревожно спросил он.

— Я хотела попросить тебя рассказать мне про певицу Шахлу, которая научила тебя своему искусству.

Помолчав немного, чтобы голос не выдал его волнения, Мухсин наконец сказал:

— Ах, вот оно что! Но ведь это было так давно.

— Мне хочется знать, — просительно, с милым кокетством сказала Санния. — Расскажи, Мухсин, пожалуйста.

— Правда? Тебе хочется это знать? — удивленно и радостно воскликнул Мухсин.

— Да. Расскажи мне, как ты познакомился с Шахлой.

Мухсин молчал, вспоминая далекое прошлое.

— Шахла?.. Я уже забыл. Ведь я был еще совсем маленьким, — задумчиво произнес он. — Но кое-что я помню, это были чудесные дни. И я был тогда так счастлив! Да, да. Вспомнил, вспомнил!

Лицо Мухсина вдруг потемнело и изменилось. Это уже не было лицо наивного, застенчивого ребенка. В одно мгновение оно стало лицом зрелого мужчины, отражавшим глубокие переживания.