Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- Разберемся, - Митя убрал конверт за пазуху, и прикурил от спички русский джойнт. - Добрая махра. Не то, что. Вот вы, святой отец, отвертку называли, с какой отверткой магазин как бы чистили. Описание имеете? Крестовая она, шлицевая, часовая?

- Голубая. С прозрачной ручкой.

- Верно, и скол еще на ней, - добавил эсесовский унтер. - Агеев ее в ПТУ-114 зажулил. Мы с ним ремесло в одной группе оттачивали.

- Про скол не помню.

Что-то заклубилось в мозгах полицая. Задумался полицай.

- Где отвертка? - спросил Митя.

- Отвертку Виктория в зонтике унесла. Вика-Смерть. Вы ее знаете, - поторопился я укрепить его подозрения. - Я ей зонтик отверткой распорол. Там и застряла.

Слова мои были встречены дружным ржанием. Даже босой татарин усмехнулся.

- Здоров ты, святой отец, пули отливать, - у Могилы на глазах от встряски слезы выступили. - Мы-то ее знаем. Тебя бы уже на кладбище с фонарями искали, если бы ты плюнул рядом с ней.

- Ладно, - Митя открыл бумажник размером с кожаную думку. - Нет орудия преступления, нет и состава. Хотя оговор, конечно, тоже карается.

- Отмолим, - заверил его Могила, доставляя на стол пачку замусоленных ассигнаций, перекрученный резинкой. - Всем орденом на коленях отстоим перед святыми угодниками.

- За Агеева пятьдесят ярославских, - полицай отсчитал из бумажника стопку тысячных купюр.

«Бабок он таких не имеет, - полезли у меня досадные мысли в виду Митиных барышей. - Тоже охотник до представлений. Все спектакль. Еще следствие развел, гадюка. «Крестовая отвертка, часовая». Скучно им что ли, гаерам?».

- Сто тысяч за Филиппова, - Могила подтолкнул пальцем свою финансовую пачку.

- Отвечаю, - поразмыслив, полицай отсчитай из бумажника дополнительные деньги. - Глухих, заворачивай костыли варить. Прими ставку.

- А ты, Перец, присмотри за капелланом, чтобы святой отец народ не смешил на Княжеской. Самогона выпейте, - наказал Могила унтеру.

Оба игрока, покинувши кают-компанию, вышли из трюма.

- Куда это они? - я обернулся к Перцу.

- На площадь. За экзекуцией проследить. Там сегодня крутой замес. Филиппов с подельщиками будет резаться у Позорного столба. Сечешь, какие деньжищи?

Унтер с завистью ощупал взглядом груду банкнот, прибираемых татарином со стола, и, затем, потащенным куда-то вглубь трюма. Герман вскоре обернулся со связкой лука на шее, тремя заварными чайниками, стопкой пиал, и банкой расчлененного лосося. Татарин обстоятельно расставил пиалы и заварил в них самогон.

- За погружение, - Герман поддел вилкой кусок лосося, выпил и закусил.

- Почему не за всплытие? - также выпив, я присмотрелся к татарину.

- Казейник погружается, - отвечал Герман, рассекая перочинным лезвием луковицу. - На подводном буксире будем плыть. Пузыри будем пускать.

- Насчет пузыря, - Перец встал, раскачиваясь, как перевернутый маятник. - Чтоб тихо здесь. Кто из катера сунется, попишу.

Унтер уже был пьян до сумерек. Но приказ командования помнил четко.

Пока он опорожнял на пристани свой трудоемкий пузырь, мы с татарином успели потолковать.

- Женат?

- Зачем?

- Трусы на тебе семейные.

- Сожительствую.

- Мне на площадь надо, Герман.

- Одним ударом дерева не срубишь.

- Мне надо, Герман.

- Умный понимает, глупый слушает.

- Я тебя выслушал.

- Как хочешь.

Перец ввалился в трюм, путаясь в брезенте, матерясь и отмахиваясь.

- Темную? - пропыхтел унтер, когда Герман освободил его из портьеры. - Кому? Перцеву? Отоварю!

- Смирно! - приказал я унтеру как старший по званию.

Перец шатнулся, и замер по стойке смирно: локти полусогнуты, ладони по швам.

«Палками их, что ли, муштруют?», - удивило меня такое дисциплинарное послушание унтера.

- Выйти из строя! - отработал я командирским голосом. - Два чайника вне очереди!

Эсэсовец послушно допивал второй чайник, когда Герман вернулся к столу с чугунной сковородой, и сзади накрыл ей унтера по затылку. Связавши унтера канатом так затейливо и ловко, что Перец и шеи не мог свернуть, а мог только ворочать глазами, когда я выплеснул на него тазик с водой от ревматизма, Герман посоветовал мне расслабиться.

- Для собранности.

И подал пример, осушив пиалу.

- На площадь не прись, капеллан, - задушенным голосом предупредил меня эсэсовец. - В бритвенной полосухе как ноготь состригут.

- Тебе что за горе? - я закусил самогонку луком.

- Мне разбор. Я присягой связан.

- Концом ты связан, - объяснил ему Герман истинное положение. - Хочешь, дергайся, хочешь, я тебе вслух почитаю.