Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

После полуночи в резиденции бургомистра мы на троих гоняли растворимый кофе с галетами. Лавр степенно докладывал о ходе казарменной перестройки:

- Две казармы из трех на бревна раскатали. Плот слоеный пятьдесят на сорок пробили скобами. Бревна в два наката обшили доской.

- Доски откуда?

- Штаб разобрали. Что там планировать?

- А винный погреб?

- Погреб цел. Над ним клозет поставили временно.

- Это пока его фекалиями не затопит?

- Пока не отремонтируют. Я лично замок навесил.

Лаврентий замолчал, переливая кофе в блюдце. Его какое-то школярское ожидание похвалы от наставника, да еще в присутствии возлюбленной, полагалось оправдать.

- Находчиво, - вырвалось из меня отчего-то именно вслух признание его искрометной фантазии. - Хрен бы мой котелок такое сварил.

Вьюн поперхнулась, закашлялась, выскочила вон, прибежала назад и брякнулась на диванчик.

- Не в то горло. У меня их два.

- По спине надо постучать, и все пройдет, - отсоветовал штык-юнкер.

- Что пройдет? - Вьюн, вскочивши с диванчика, подлетела к столу, звонко шлепнула по спине Лавра, выхватила у него блюдце и, развернувшись, точно дискобол вокруг собственной оси, метнула в дальний угол предмет казенной сервировки. - Улетело. Жаль. А что все, Лавочка? Что все должно пройти? И у кого пройти? Ты о чем? О наших отношениях, или вообще об отношениях?

- Сядь, - сказал я Вьюну. - И заткнись.

- Я-то сяду! - продолжала бушевать Анечка. - Я-то заткнусь! Только пусть мне этот лом сознается, какая сука ему напела, что кофе из блюдца пьют!

- У нее был трудный день, - извинился Лавр за возлюбленную.

- У меня был трудный день! - Вьюн разошлась не на шутку. - У бургомистра был трудный день! Даже, ты удивишься, Лавочка, у Могилы был трудный день! Но кого из нас ты нашел дующим кофе из блюдца?

- Тогда выйди, - сказал я Вьюну.

Она вышла, громко хлопнув дверью, обитой войлоком. Мы с Лаврентием закурили.

- Женщины, - заметил он философски.

- Точно, - согласился я с философом. - Но ты про плот не закончил.

- Штабная доска разошлась на днище. Вопрос. Где доска на палубу?

- Когда в казарму вернешься, часовню вели разобрать.

- Уже. Согласно распоряжению игумена.

Хитрость и простодушие, доверчивость и постоянная опаска, бесшабашная щедрость и скупой расчет. Порой удивительно разбросанные черты заключает в себе славянская натура, подобная оркестру, где отыщется всякий инструмент.

И уживается такой оркестр без любезных умам русских писателей внутренних конфликтов, и не ведают его инструменты, когда вступать, а так. Импровизация.

- А кто у нас игумен? - вернулся я в резиденцию.

- Да ты, отец. Братья-славяне более не желают над собою немецких порядков. Магистра и капеллана в шею. Нынче ты как игумен. Я сотник. Другой сотник Дикий. Ему братья любо крикнули.

- Сотник, так сотник. Штык-юнкер вообще артиллерийское звание. И Орден, чай, упразднили?

- Отшумел наш орден.

- Что же теперь?

- Теперь мы братина.

«Чудны дела твои, Господи, - подивился я, рассматривая довольного собою Лавра. - Немецкие славяне надрались бы в совершенный свинарник. Русские уголовники помянули вора в законе Могилу сдержанно, завернули рукава, да и пошли древесину тесать. Труден мир наш при тихой погоде, а дай ненастью грянуть, сплотится распоясанное общество, и на тебе братский плот за три с половиной авральные склянки, да еще и двойной, и пятьдесят на сорок».

- А образ Богородицы где? - спохватился я, вспомнив разобранную часовню.

- Игумен благословил укрепить на мачте, как православное знамя. Оборонит нас Богородица.

- Еще и мачту поставили?

- И мачту. И парус пошили четвертым отделением. И весло гребцов на восемь с кедровой лопатой. Гроссмейстерский стол на лопату спилили, зато надежность. Платформа устойчивая. Примет весь личный состав с недельным сухим пайком. Коробок тридцать водки тоже.

Сотник взял антракт, и уставился в чашку, точно хотел на растворенных кофейных следах погадать.

- Это если задача плавать вхолостую до посинения. Благословишь гранатометом, отче, тогда озерный десант уже к полудню свернет все немецкое производство.

Он красноречиво перекосился на один из открытых чемоданов Щукина, где лежал обернутый масляной бумагой «Вампир» с боезапасом. Лаврентий уже горел, отчасти посвященный Вьюном в план моей осенней кампании.

- Посмотрим, - ответил я так холодно, как только требовалось, чтобы остудить его кипучую жажду деятельности.