Лин Ульман - Прежде чем ты уснёшь

Выполнив свою миссию, тетя Сельма помыла кофейную чашку и тарелку из-под завтрака, прибрала в гостиной, вымыла полы в коридоре и спальне, поставила швабру и ведро из-под воды в шкаф, перебрала старые письма и фотографии, лежавшие в коробке на тумбочке, легла в кровать, накрыла ноги клетчатым пледом и умерла.

Похороны состоялись пять дней спустя, потом был кофе с бутербродами дома у Ингеборг, которая еще раз предоставила свою виллу в наше распоряжение. Поминки получились непродолжительными. Мы молча посидели за накрытым столом. Бархатные портьеры были задернуты, но зимние сумерки все же прокрались в гостиную и окутали собравшихся. Ингеборг попыталась сказать что-то вроде: «Во всяком случае, Сельма прожила жизнь, полную приключений». Кто-то пробормотал: «Да уж, этого у нее не отнимешь». Больше о покойной никто не заговаривал. Съели и похвалили бутерброды. Обсудили погоду. Повосхищались четырехэтажным тортом тети Эдель, в котором горели восемьдесят три черные именинные свечи. Блюдо с тортом переходило из рук в руки, все пытались задуть свечи, но свечи были из тех, что задуть нельзя — после каждой попытки они разгорались снова. Но всем хотелось попробовать. Сначала Жюли, потом Ингеборг, потом Фриц, потом Александр, затем я и Анни.

Все смотрели на Анни.

Пламя свечей озаряло ее лицо, которое было белым, как снег, почти прозрачным.

Когда она стала дуть, щеки ее раздулись в большие мыльные пузыри. Мне захотелось встать из-за стола и проколоть их. Хлоп! Хлоп! И нет больше этого лица.

Папа посмотрел на меня. Он прошептал:

— Карин, ты почему даже в помещении темные очки не снимаешь?

— Потому что у нас траур.

— Конечно, конечно, — протянул папа. — Ясно.

Надо сказать, насчет траура я не преувеличивала. Мне действительно не хватало тети Сельмы.

В церкви во время отпевания все были погружены в свои мысли. И хотя вся семья была в сборе, церковь казалась почти пустой. На гробе лежал скромный венок. Никто не плакал. Сельму не любили.

Я сижу в задних рядах. Звонят колокола. Мы поем псалом «Благословенна земля». После минутной тишины пастор выступает вперед и произносит:

— Да пребудет с вами Бог Отец и Господь наш Иисус Христос. — Он продолжает: — Сегодня мы собрались здесь у гроба Сельмы. Бог дарует утешение всем, кто на Него уповает. Посвятим этот момент слову Божьему и молитве. Давайте помолимся.

Пастор опускает голову. Все замолкают.

Все молчат, я оглядываюсь по сторонам. Анни, папа, Ингеборг, Жюли, Александр, тетя Эдель и дядя Фриц, Элсе с мужем. Слабый зимний свет сочится сквозь церковные витражи. Я сижу, глядя на этот свет.

Кто-то проходит рядом. Грубо толкает меня в бок.

«Ну что, опять замечталась?»

«Вот, сижу жду, когда же кончится этот день. Не люблю похороны. Хоть я и не часто бывала на похоронах, но не люблю их».

«Хорошо тебе говорить! Мне вот тоже похороны не нравятся. А эти особенно».

«Понимаю».

«Все из-за сигарет! Черт бы побрал эти проклятые сигареты! Мне уже давно пора было бросить курить».

«Да. Это верно. Но вы ведь уже были довольно старой. Смерть в вашем возрасте — обычное дело».

«Ха, ну ты скажешь! Да я бы еще сто лет прожила. У меня дел была куча. Только таким малявкам, как ты, этого не понять».

«Ну и как? — спрашиваю я. — Как вам… там?»

«Знаешь, что я тебе скажу, Карин? Нет тут ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего здесь нет! Мрачно как-то. И все эти слова… все эти обещания жизни после смерти и все такое… я, конечно, надеялась… я надеялась, что он будет ждать меня здесь с улыбкой на губах».

«Кто? Бог?»

«Нет, Рикард».

«Ах да, конечно».

«У Рикарда была совершенно особенная улыбка. Он словно говорил: впереди тебя ждет нечто удивительное и прекрасное — только надо слушаться меня».

Слова ее остаются без ответа — я молчу, глядя на пастора, который молитвенно складывает ладони.

Тень, стоящая рядом, снова толкает меня в бок.

«Отвечай, когда с тобой разговаривают! Хватит по сторонам глазеть. Это невежливо».

«Тс-с, — шепчу я. — Пастор молится за вас. Послушайте!»