Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (Журнальный вариант)

На другой день, уже распутицы не испугавшись, он отправился мыться в Котицы. Измучился в дороге, вымок весь, но до Сутеевой дошел. Сам протопил баню, парился в ней до обморока, мочалкой тер себя, распаренного, до скрипа и до красноты. Домой шел в сумерках, веселый и распахнутый, дыша во всю грудь, пусть и проваливаясь, что ни шаг, в слоистый жидкий снег, настойчиво и остро пахнущий полузабытой мякотью арбузов — в Селихново их привозили много лет назад из-под далекой Астрахани смуглые и хмурые цыгане (или те вечно сонные, а как проснутся, то крикливые, мужчины в пыльных пиджаках были и вовсе не цыгане?); как бы то ни было, но, еще и не дойдя до Сагачей, Панюков продрог и запахнулся. Дома лег спать без ужина. Посреди ночи пробудился от ломоты в костях и от наждачной суши во рту и в горле. Заставил себя встать, вскипятил и выпил молока. Еле доковылял до кровати и провалился, как в колодец, в студеный сон.

Знобило в том колодце, всего ломало, и свет туда не проникал, но доносился сверху долгий и натужный рев, как если б над колодцем кружил военный реактивный самолет; вдруг рев пропал, и свет стал падать каплями, потом и целыми охапками в колодец, и из охапок света в глаза Панюкову заглядывали лица: одно — чужое, как у цыгана, хмурое и с золотым клыком во рту, другое вроде и знакомое, и даже запах был знаком, но чье, он как ни силился, так и не смог понять… Потом в колодце стало горячо, так горячо, будто вода в нем закипела, стены колодца сразу запотели, стали липкими — и Панюков проснулся на своей кровати в жару, в поту, в духоте.

Ныл огонь в печи. Пахло жареной картошкой. Стук часов немного отдавался болью в ухе. Панюков, не шевельнувшись, огляделся. За столом сидела Санюшка и читала отрывной календарь, не отрывая по прочтении его страницы, но тихо их переворачивая. Панюков долго на нее глядел, потом стыдливо завздыхал.

Она обернулась и сказала: «Новый электрик — его Рашит зовут — приезжал к тебе деньги взять за свет. А ты тут больной, без памяти, и корова ревет. Рашит — обратно на автобус и сразу к фельдшеру. Тот на Грудинкине, то есть с Грудинкиным на мотоцикле, — сразу сюда. Вколол тебе уколы разные, поставил банки, а ты и не заметил, ты совсем без памяти… Потом этот Грудинкин уже меня сюда привез: корова-то ревет недоеная, доить-то ее некому совсем. — Саня немного помолчала, уставясь в календарь, потом сказала: — Хороший мотоцикл у Грудинкина, и ничего, что старый. Рашит хочет его у него купить».

«Я это знаю», — тихо и счастливо отозвался Панюков.

Он задремал, а как проснулся, Сани не было. Он не расстроился: знал, что вернется обязательно, а то корова снова заревет, и точно: Саня вечером вернулась, подоила и, слова не сказав, побежала на автобус. Утром приехала опять, но Панюков, как ни был слаб, упрямо сам доил, а Саня лишь стояла рядом, за его спиной, и наблюдала молча, как он доит.

Помогла ему сцедить молоко во флягу и, прежде чем уйти, спросила: «А чего, я у тебя смотрю, штакетник весь поваленный?» «Он у меня уже с осени поваленный», — ответил Панюков и рассказал, как осенью корова с чего-то погналась за ним; он еле увернулся; она рогами въехала в штакетник и повалила напрочь…

«Не знаю, что с ней было, как будто разума лишилась», — сказал он, выходя вслед за Саней на крыльцо.

Саня остановилась, задумалась и спросила: «Давно она брюхатела последний раз?»

«Не очень, — неуверенно ответил Панюков, — чуть меньше года… Я ведь всегда водил ее к Борщовым в Гвоздно. А тут Борщовы своего быка забили, и вот, все жду, кто заведет теперь быка».

Саня посмотрела на него широкими злыми глазами.

«Ну ты и зверь, — сказала. — Зверь… Разве с ней можно так? То-то, смотрю, молока у нее — как у козы».

«Мне одному хватает», — растерянно ответил Панюков. Его знобило на крыльце.

«Быка он ждет! — не унималась Саня. — А кистоза ты не хочешь дождаться? Да лучше бы она в тебя рогами въехала, а не в забор! Штакетник твой не виноват, что ты такой тупой!»

«Тогда не знаю, что и делать, — замялся Панюков, уходя взглядом в серое небо над дорогой. — На племзавод везти уж больно дорого, ты это помнишь…»

«Я помню, помню, — закивала Саня, — вот только ты забыл, что мой-то у меня — ветеринар. И он все делает как надо. И все тут, кто корову держит, ему за это говорят спасибо. — Саня деловито помолчала. — Он у меня сейчас в запое, так что придется подождать. Вернется, я к тебе его пришлю, со шприцем и со всем, что надо».

«Может, лучше ты? — робко возразил Панюков. — Тебе ведь это тоже по специальности».