Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

И Лео понимает, что битва проиграна. Он не сможет провести остаток вечера в своей комнате, как собирался. Ибо если Он… И еще он понимает, что его планы оставить лошадей лошадям и ограничиться лишь верховыми прогулками по воскресеньям, разлетелись вдребезги. Что скажут люди, если он позволит подобному подарку стоять невостребованным в конюшне? Завтра еще до полудня мать разнесет эту новость по всему городку. Ему придется ездить на этом жеребце каждый день, чтобы его все видели: Чудо-ребенок на Чудо-коне!

— Именно то, о чем ты мечтал! — восклицает отец.

Лео понимает, до жути отчетливо понимает, как все было. Как-то на верховой прогулке отец спросил у него, не хочет ли он в скором времени пересесть с пони на большую лошадь. И Лео вежливо ответил, что, конечно, он не против, но он еще слишком мал, еще годик он может поездить на Белле. И отец шепнул нужные слова в нужное ухо, так в конце концов это дошло до Него! Лео мечтает о настоящем коне!

Лео покорно закрывает чернильницу крышкой и отправляется с отцом в конюшню. Битва проиграна. Это одно из самых крупных его поражений, одно из тех, которые он запомнил на всю жизнь. Но было много и мелких. Тысячи мелких поражений в его борьбе против несокрушимой силы кавалерии.

Каждое утро Лео спускается на конюшню и седлает Зверя. У него уже есть трудное греческое имя, и его родословная длинна, как партитура «Дон Жуана», но для простоты Лео называет коня Фиделио. Чтобы помнить, что конь совсем не тот, за кого его можно принять…

Лео до смерти боялся, когда ему предстояло первый раз сесть в седло. Конь был большой и горячий. Но Лео проявил мужество и сделал хорошую мину при плохой игре. Он думал: ну и пусть, пусть он сбросит меня и я сломаю себе шею. Эта мысль немного успокоила его, ему было странно, что она вообще пришла ему в голову и что, всерьез подумав об этом, он остался спокойным. Так или иначе, страх прошел, и он храбро сел в седло. Зверь был воспитан и сдержан, как настоящий придворный. После более близкого знакомства между Лео и Фиделио установились неофициальные, нейтральные отношения; должно быть, Фиделио заметил, что Лео ездит на нем исключительно из вежливости, однако в силу своего хорошего воспитания он делал вид, будто не замечает этого. Белле на ухо Лео мог шепотом поверить любую свою тайну, потому что знал: она все поймет и не проболтается. Что же касается этого Зверя, этого Фиделио, Лео был почти уверен, что тот побежит к отцу. Или же к Нему.

Должно быть, именно тогда в Лео появился своего рода цинизм, между его мыслями и поведением возник разрыв. При этом Лео несколько раз ловил себя на том, что готов перейти опасную черту; к примеру, он скакал галопом через лес и во весь голос поносил короля или выкрикивал непристойности; это было глупо, его никто не слышал, кроме коня, и после прогулки Лео умоляюще говорил ему: «Ведь ты не проболтаешься, Фиделио? Не наябедничаешь на меня отцу?»

Вообще отец крайне редко прибегал к розгам, но если бы подобные выкрики достигли его ушей, кто знает, что бы он сделал.

Постоянные концерты, бесконечные занятия; с годами их становилось все больше, и с каждым днем Лео все отчетливей сознавал, что его призвание — композиция.

Это началось рано, с маленьких менуэтов и гавотов, которые Лео сочинял, подобрав на скрипке или на фортепиано подходящую тему. Ничего особенного в них, разумеется, не было, однако учителя приходили в восторг и поощряли его усилия. Лео слушался учителей. Постепенно сочинение музыки сделалось его тайным миром, единственным прибежищем, где он мог укрыться от людей. Жители Хенкердингена менялись, когда заговаривали с ним: либо становились преувеличенно вежливыми, либо лица у них каменели и в них сквозила даже злоба. А после того, как родители забрали его из школы, решив, что ему лучше заниматься дома, с домашними учителями, дабы из-за школы не пострадали его занятия музыкой, стало еще хуже. Когда Лео встречал своих сверстников в лесу или на дороге, они вели себя точно так же, как взрослые. Он не мог сблизиться с ними, его попытки с самого начала были обречены на провал, детям мешал его образ вундеркинда, то представление, которое у них уже сложилось о нем. Глядя на Лео, люди, словно ослепленные его блеском, опускали глаза или делали усилие, чтобы посмотреть ему в лицо, но порой у них в глазах сверкал серый лед. Лео старался не замечать этого, однако ничто не помогало — его ждали либо раболепное преклонение перед чудом, либо ледяной взгляд.