Герта Мюллер - Качели дыхания

Вечером по дороге домой я, оказавшись спиной к стройплощадке и довольно далеко от цемента, прекрасно понимал, что не мы друг друга обманываем, а нас всех обманывают русские с их цементом. Но на следующий день снова возникало подозрение к этому моему знанию и ко всем. И похожее ощущение было у каждого. Цемент и Ангел голода — сообщники. Голод раздирает поры твоей кожи и заползает в них. Когда он уже внутри, цемент эти поры заклеивает — и ты зацементирован.

Цемент может стать смертельным в цементной банке. Это башня высотою сорок метров, без окон и пустая. Почти пустая, но там можно утонуть. По сравнению с величиной банки остаток цемента в ней невелик, но он лежит открыто и не засыпан в мешки. Мы сгребали его голыми руками и ссыпали в ведра. Цемент был старый, но подвижный и отвратный. Полный жизни, он подстерегал нас, скользил навстречу немо и грозно-серо — быстрей, чем мы успевали отбежать. А еще цемент умеет течь, и стекает побыстрей воды, он и плотнее. Настигнет тебя — захлебнешься.

Я заболел цементом. Неделями мне везде виделся цемент. Ясное небо было разровненным цементом, кучи цемента лежали на небе, прикидываясь облаками, а дождь соединял на земле цементные шнуры, спущенные с неба. Моя жестяная в серых разводах миска тоже была из цемента. И шерсть сторожевых псов, и крысы, которые рылись в отходах за столовкой. Безногие ящерицы-веретеницы ползали между бараков, напялив на себя чулок из цемента. Шелковицы были опутаны гусеничными гнездами, этими воронками из цемента и шелка. Когда солнце пылало, я пытался смахнуть их с глаз, но оказывалось, что смахивать нечего. А вечерами на лагерном плацу сидела на краю колодца птица из цемента. Она рассыпала зудящие трели, птичья песня тоже была цементом. Адвокат Пауль Гаст узнал птицу — жаворонок, такие встречались у нас дома. Я спросил: «У нас они тоже из цемента?» Пауль помедлил, прежде чем ответить: «К нам они прилетают из южных стран».

Про другое я его и не спрашивал, потому что на портретах в служебных помещениях было видно и из репродукторов слышно, что у Сталина скулы и голос — из чугуна, но усы у него все же сплошь из цемента.

В лагере что ни работа — ходишь всегда изгвазданный. Но никакая дрянь так не приставала, как цемент. Цемент неизбежен, как прах земли. Ты даже не видишь, откуда он берется, ведь он всегда уже здесь. Кроме голода лишь тоска по дому — в помыслах человека — столь же стремительна. Она так же похищает человека, и точно так же человек в ней тонет. Мне кажется, одно-единственное в человеческой голове проворнее цемента: это — страх. Только страхом можно объяснить, что я, работая на стройке, еще ранним летом тайно записал на обрывке тонкой коричневой бумаги от цементного мешка:

ВЫСОКО СОЛНЦЕ В ДЫМКЕ,

ЖЕЛТА КУКУРУЗА, И ВРЕМЕНИ НЕТ

Больше я ничего не написал, цемент нужно экономить. В сущности, написать я хотел совсем другое:

Эти строки после я подарил себе, тихо произнес вглубь своего рта. Они там сразу разлетелись и скрипели на зубах вместе с цементом. Потом я замолчал.

Бумагу тоже нужно экономить. И хорошо прятать. Если тебя поймают с исписанным листком, попадешь в карцер, в бетонный колодец на одиннадцать ступеней ниже земли, такой узкий, что в нем можно только стоять. Он кишит насекомыми и весь провонял экскрементами. Сверху забран железной решеткой.

Вечером на обратном пути, едва волоча ноги, я часто говорил себе: «Цемента становится все меньше, он сам по себе исчезает. Но ведь и я из цемента, и меня тоже становится все меньше. Как же я могу не исчезнуть».

Одну из восьми бригад на стройке составляли гасильщицы извести. Они выкатывали телегу с кусками извести на крутой склон возле конюшни, затем тянули ее вниз, к творильной яме на краю стройплощадки. Телега имела вид большого деревянного ящика в форме трапеции. В упряжке по пять женщин с обеих сторон дышла, кожаная перевязь стягивает им плечи и бедра. Сбоку конвоир. Глаза у женщин от натуги вылезли из орбит и взмокли, рот полуоткрыт.

Одна из гасилыциц — Труди Пеликан.

Стоит дождям на несколько недель забыть о степи, и слякотная, как ил, грязь вокруг творильной ямы засыхает меховым узором, а ильные мухи становятся назойливы. Труди Пеликан говорит, что ильные мухи чуют соль на глазах и сладость на нёбе. Чем слабее ты, тем сильней слезятся глаза, тем слаще у тебя слюна. Труди Пеликан припрягали сзади, самой крайней. Она слишком ослабла, чтоб тянуть спереди. Ильные мухи уже не садились ей в уголки глаз, а лезли прямо в глаза, в зрачки, и не елозили по губам, а залезали в рот. Труди Пеликан шатало. Когда она упала, колеса прокатились по ее стопе.