Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек

На пороге возник опер, изумлённо переводивший взгляд с одного на другого. Отступив, он пропустил Лютого в квартиру и, захлопнув дверь, повернулся к Пичугину.

— Тебя предупреждали, чтобы под ногами не путался? — двинул его опер плечом. — Чего надо тебе здесь?

Пичугин сбежал по лестнице, а полицейский, закурив, медленно спускался следом. По его шее нервно елозил кадык, а борозды на лбу натянулись, как струны.

— Ну что, подмогу кликнуть? — шумно пуская дым из носа, спросил полицейский.

Поравнявшись с Пичугиным, он ещё раз оттолкнул его и, сложив ногти, застучал по зубам, словно ковырял зубочисткой.

— Вы не имеете права! У вас нет полномочий! — хорохорился Пичугин, спускаясь на пролёт.

Но полицейский, расправив плечи, стал ещё выше и, нависая горой, толкал Пичугина с лестницы, так что ему ничего не оставалось, как уйти.

Дома было людно, как в полицейском участке. В гостиной щёлкал пультом толстый сержант, на кухне курили двое в штатском, а из комнаты дочери доносились мужские голоса. Опер снял с Лютого вымазанный в грязи плащ, держа под руку, помог разуться.

— Что же вы, Савелий, нас подводите? — нахмурился опер, укладывая его в постель. — Мы уже вас в розыск объявили.

— Из-звините, — натянув одеяло до подбородка, пробормотал он. — Извините.

— Мы к вам до суда охранника приставим. Пока вы не адаптируетесь, не вернётесь к прежней жизни.

— А когда я к ней в-вернусь?

— Скоро, — уверил опер. — А пока отдыхайте. Жена вам поколет успокоительное, нервишки-то у вас ни к чёрту. Ну, это и понятно, — успокоил он Лютого, не дав сказать. — Отдыхайте.

Лютая, притаившись в дверях, подслушивала, кусая губы. А, набрав номер Саама, прошептала, прикрыв трубку ладонью:

— Он вернулся.

В большой комнате растянулся на диване сержант, и его присутствие было как соринка в глазу. Лютая, выкручивая мокрую тряпку, со злостью вытирала затоптанный пол, а потом, набрав ванну, просидела в ней до самой ночи, плача, сама не зная о чём.

Перебирая дни, словно чётки, Лютый не находил среди них того дня, когда превратился в убийцу. Три месяца таёжных скитаний выцветали из памяти, и о них напоминали только изрезанные руки и нервный тик, от которого правая половина лица стягивалась, словно застрявшая в «молнии» материя. А когда по углам, как мыши, шептались призраки, или в нос бил смрад горящей свалки, то Лютый, как спасительную молитву, повторял про себя заученные показания.

А однажды, не выдержав, попросился в храм. Пожав плечами, сержант вызвал патрульную машину, и Лютого отвезли в серую кирпичную церквушку с куполами, выкрашенными синей краской, какой красят стены в подъездах.

В церкви шла служба, моложавый батюшка читал молитву, а прихожане нестройными голосами подпевали клиросу, и свечки в их руках, будто отвешивая поясной поклон, клонились перед образами, плавясь от огня. Лютый встал в стороне, опустив голову, а полицейский, войдя в церковь, громко хлопнул дверью, так что все, зашикав, обернулись на него. Не зная, куда деть руки, он вытянул их по швам, как перед начальством, и виновато посмотрел вверх, куда обычно поднимают глаза, обращаясь к Богу.

Служба быстро закончилась, и к священнику собралась очередь для исповеди. Лютый, неловко переминаясь, стоял в её хвосте, дыша в бритый затылок широкоплечего парня в кожаной куртке. Одни исповедовались, тихо шепчась с батюшкой, другие оглашали список грехов громко, словно перечисляли заслуги, а бледная девушка в сером ситцевом платке, в последнюю минуту смутившись, попятилась от алтаря.

Подошла очередь бритоголового парня, который всё время озирался по сторонам, а батюшка, глядя на его изрезанное лицо, улыбнулся про себя, отметив, что шрамы лежат крест-накрест, как распятие.

— Шестая заповедь Господня учит «Не убий»! — донеслось до Лютого, и он подался вперёд.

— Работа такая, отец, — оправдывался бандит. — Или ты убиваешь, или тебя.

Священник мелко перекрестился, закатив глаза.

— Господь дал нам жизнь, и только он вправе её отнять.

— Что же, и кошельки нельзя отбирать? — ухмыльнулся бандит, но тут же виновато понурил голову. — Все друг у друга кусок из глотки рвут.

— Искренне ли ты раскаиваешься? Страдаешь ли? Молишься ли за убиенных?

— Страдаю, отец, реально страдаю! Молюсь, раскаиваюсь, на храм жертвую, чтобы Бог мне всё простил.

Батюшка протянул крест и Евангелие, и бандит, неловко нагнувшись, виновато поцеловал их, как целовал мать, вернувшись после отсидки.