Алиса Ганиева: Салам тебе, Далгат!

— Ай саул, пацаны! — крикнул им Хаджик вдогонку.

Далгат распрощался с Хаджиком и, пройдя магазин серебряных украшений, зашел в библиотеку.

В маленьком зале перед разогретой солнцем толпой журналистов, чиновников и пышно разодетых женщин торжественно сидел президиум. Матроны в газовых платках, крупные скучающие мужчины. В центре — эффектная дама, сильно нарумяненная, с ярко подведенными глазами и глубоким декольте. По стенам — портреты русских классиков и отцов дагестанских литератур. За трибуной стоял невзрачный и потный мужчина в очках, как видно, зачитывающий с листа какое-то официальное обращение.

— Ваши стихи, Гюль-Бике Акаевна, — это гимн человеческому труду и упорству, — с чувством читал мужчина. — Сегодня они знамениты во всем Дагестане, известны в России и за рубежом. В них ярко отображены история родного края, его неповторимые красоты, великолепие заоблачных гор, равнин, седого Каспия, аулов, сел, городов, населяющих их людей. У вас, Гюль-Бике Акаевна, большое и горячее сердце, через которое проходят все радости и боли родной земли. Вы пишете о трудной судьбе женщины степи и гор, мужестве самоотверженных сынов Дагестана. Ваши стихи нравственно воспитывают молодежь и являются жизненным маяком для подрастающего поколения. Поздравляю вас с выходом пятнадцатой книги. Пусть растут и крепнут ваши творческие успехи и достижения! Спасибо!

Раздались шквалистые аплодисменты. Расчувствовавшаяся Гюль-Бике привстала и, вся сияя, дважды поклонилась, сначала в сторону трибуны, потом — залу. Выступавший мужчина, так же светясь от счастья, бережно сложил официальное обращение, снял очки и откашлялся.

— Вы меня извините, пару слов от себя скажу тоже. Я давно влюблен в поэзию виновницы нашего торжества. В ее стихах ярко встает образ кыпчакской женщины, наездницы, повелительницы тюркских степей. Гюль-Бике — женщина Великой Степи. Она уже легенда при жизни. Ее поэзия глубока, как Каспийское море, и высока, как наши Кавказские горы. Расул Гамзатов, когда читал стихи Гюль-Бике, говорил: «Вот поистине народная поэзия». И я каждый раз потрясаюсь, когда читаю ее стихи о любви, о душе, о природе, о народе. И еще, Гюль-Бике, тут я теряюсь прямо, что сказать. Она очень великолепная женщина. Она прямо как душистый цветок на склоне Тарки-Тау. И сейчас я держу ее новый сборник «Избранное» и с благодарностью читаю дарственную надпись «Дорогому Калсыну, дорогому брату, дарю ноты моего сердца. Твоя Гюль-Бике». Я, милая Гюль-Бике, тоже пришел к тебе со стихами. Надеюсь, они хоть чуть-чуть сравнятся с твоей красотой.

Гюль-Бике разомкнула ярко-красные губы и чуть подалась вперед. Раздались сдержанные аплодисменты.

— Республиканской библиотеки, тихо двери распахнув,

Я пришел к тебе на вечер, дорогая Гюль-Бике,

Что могу тебе сегодня, как джигит я, предложить?

Только звук кумыкских песен, дорогая Гюль-Бике!

Наши предки величавы, ты такая, как они!

Книги Пушкина читаешь, пишешь даже лучше ты!

Любоваясь, я склоняюсь перед милой Гюль-Бике,

Твоя книга заблистала, как алмазы при луне! — читал невзрачный мужчина.

— А теперь, — сказал он после продолжительных аплодисментов публики, — я думаю, надо пригласить сюда Юлю Исаеву, которая перевела стихи Гюль-Бике на могучий русский язык.

Последние слова мужчина громко выкрикнул в зал, сорвав еще несколько хлопков. Вышла низенькая девушка с длинными запутанными волосами.

— Стихи нашей прекрасной поэтессы переведены на многие языки мира, — говорила девушка, сильно волнуясь. — Я постаралась сохранить в переводах ту великую силу чувств, которая Гюль-Бике присуща.

Прибой… шум моря так меня волнует,

И ветер на меня холодный дует,

Равнина тюркская, как женщина, лежит,

И солнце уж ушло в зенит…

Пока читали стихи, Далгат искал глазами Халилбека. В первом ряду он приметил седой и плоский затылок, наверняка принадлежащий дяде. Задержав на нем взгляд, Далгат принялся рассматривать других мужчин. Они практически все были в возрасте и казались утомленными даже со спины. Кто-то зевал, кто-то вытирал шею салфеткой, кто-то рылся в кармане рубашки или украдкой шептался с соседом. Фигуры в президиуме, приученные к длинным заседаниям, напротив, застыли, как монументы. Далгат увидел, что переводчица, сильно тушуясь и горбясь, идет на место, а за трибуной уже стоит известная народная поэтесса Патимат, которую невзрачный мужчина успел назвать мужественной горянкой, бросающей платок мира между разгоряченными мужчинами.