Александр Муленко - Возвращение Панды

— Ну будем здоровы, Серёга — сорок минут прошло!

Он зажмурился, зажал себе двумя пальцами нос и выплеснул в лужёную глотку вонючую жидкость. Когда же они пили второй стакан, им стало весело, и недоумевали сотрапезники, как им могло показаться ядовитым такое замечательное зелье. Дурные запахи туалета и самогона, потной одежды и портянок слились воедино в один удивительный запах Отчизны. Его уже не чувствуют власть имущие после успешного назначения их на посты или на выборные должности. А колебались и волновались сердечные, принюхиваясь к жизни своего народа перед первым стаканом власти. Потянут ли, мол, оправдают ли доверие? Не отравятся ли желчью? И колотят успешно министерские понты фраера при галстуках, пока ещё что-то есть в бюджетах и в карманах, мзду несущих. Справедливости ради стоит заметить, что терпкая струя новой избирательной кампании всё же щекочет ноздри этим кандидатам, и случается пора отрезвления и осознания, что жить так дальше нельзя, но ненадолго… и самые достойные вновь окунаются в благовоние кремлёвских коридоров.

— Однажды на Новый год я напился до икоты, — Серега вспоминал счастливую юность, — очень уже хотелось мне догнаться до «… кондиции». Двоюродная сестра мне нацедила пол-литра окрашенного самогона, и спешил я голодный домой по сугробам родимого города. Вдруг слышу: часы бьют, бутылки хлопают. Ёлки мерцают — дышит улица, а пустынно. И горько мне стало, что я одинок, достал я тогда из кармана банку с горилкой, откинул крышку и отхлебнул — комом в горле застряла зараза, отрыгнул я её с кровью и заикал. И с тех пор пошла вся моя жизнь наперекосяк, что не праздник, то икота. И рад бы проблеваться, да пусто в желудке…

— А мне «ласточку» сделали на Новый год перед самой свадьбой. В трезвяке мы с корешом песню пели, нецензурную, новогоднюю. Да и дёрнул меня чёрт мусорилу тогда козлом обозвать…

— Они не любят этого. Когда им люди правду в глаза говорят. Били, поди?

— Электрошоком. Два месяца голову чесал. А когда матушка с невестой выкупали меня утром, карты у меня были порнографические, хорошие карты, и сержант поганый разложил их перед женщинами на столе — вот он, мол, чем ваш жених занимается!

Слушатели смеялись. На смену Змею Горынычу и Кощею Бессмертному в устном народном творчестве пришёл Козёл в милицейской фуражке, служебное вымогательство стало искусством, а гадости ментовские — притчей во языцех. Самые смачные слова адресованы солдатам правопорядка, и в каждой российской семье есть пострадавшие от милицейского произвола.

— Олег, а ты никого не решил на Новый год. Не ухайдохал?! Поделись-ка с друзьями, покайся.

— Я на Новый год хочу есть, — он умел рассказывать. — Однажды, я попал в стационар с подозрением на аппендицит. Три дня ничего не кушал — ждал хирурга. Резать человека на сытый желудок медицинская технология не позволяет. А хирург гудел уже целую неделю и, как всякий нормальный малый, не на работу не рвался…

— Право, и мы такие. Пока не проспимся и не просрёмся — работать не желаем. Хирург — он тоже человек.

— Вот и я про это. Не выдержал я на третьи сутки испытания голодом, взял на кухне ведро недоеденного больными молочного супа и от брюха наелся. А на следующий день выходные окончились и меня выписали из больницы за нарушение режима.

— Везде режим — куда не ткни.

Как ни крути, а получалось, что многочисленные праздники у этих людей вовсе и не были праздниками. Слушатели согласно мотают головами, когда заходит разговор о том, что в России все воруют и пьют. Это неправда. Большинство населения России и мира — законопослушные люди, а байки о всенародном воровстве придумают те, кто систематически ворует сам, используя своё служебное положение. Сеют смуту среди сограждан и наживаются на этом, а в действительности… Люди горбатят на огородах и в Первомай, и в День Победы, и в день независимости России. Пересчитают дрожащими руками денюшки на ремонт водопровода, переплачивают барыгам и вздыхают, смахивая с лица скупые слёзы. Сетуют на власть да вилами разбрасывают навоз на свои шесть соток.

Над городом рассыпался салют — щедрость богатых не знала границ. В развороченной розетке холодного дома заискрили провода. Багровый тэн погас на мгновение и снова стал накаляться. В ночь перед Рождеством трое бездомных грелись у последнего очага.