Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

— Вот и отлично, — спокойно говорит Нонна, выполняя все ее распоряжения. Вам сразу стало легче, Мари-Жанн, вы уже и притворяться начали.

— Притворяться, я?

— Вы. Дверь вовсе не заперта на ключ. А щеколда не накинута.

Она сквозь зубы ворчит и забывает, что оставила кровать открытой, Когда лампа разгорается, Нонна видит, как она покраснела. Резкими жестами она старается привести в порядок свою одежду, прежде чем кидается к двери и широко ее распахивает. Перед порогом стоит высокая женщина в капоре, а за ней еще кто-то с опущенным капюшоном. Возможно, мужчина. Нет, еще одна женщина. Со своего места Нонна видит подол ее платья и на ногах у нее постукивающие желтые сабо.

— Входите же, Элена! Будьте желанной гостьей в этом доме.

Стоя на пороге, высокая женщина не двигается с места.

— Мне неудобно так поздно беспокоить вас, Корантен должен был приехать за мной в деревню и привезти меня к вам этим вечером. Так было условлено.

— Да, мы с ним условились. Входите!

— Но ведь, сколько мне известно, моряки не всегда вольны в своих поступках, не так ли? Вот я и управилась, как сумела. Со мной — подруга, которая захотела проводить меня к вам.

— Очень хорошо. Пусть и она будет желанной гостьей. Входите же обе.

Элена переступила порог, наклонившись, чтобы не зацепить за притолоку своим высоким капором, другая женщина скользнула в ее тени. Эта другая женщина рукой без обручального кольца так крепко сжимает края своего мужского капюшона, что лица ее почти не видно, всего лишь взгляд, и то она едва приподнимает веки, с тем чтобы тотчас же их опустить. Элена замечает возле лампы неподвижного старого Нонну, который не знает, как ему себя вести. Вдруг свет в комнате как бы удваивается.

— Не Нонна ли это Керуэдан?

— Это — я, — говорит пораженный Нонна, который совсем уж растрогался. — Но как?..

— Корантен мне и о вас рассказывал. Я не очень была уверена, но, когда Корантен говорит о ком-нибудь из своего окружения, начинаешь почти видеть того, о ком он говорит. Вот и получилось так, будто я вас уже раньше видела.

— Вот тебе и раз! — едва выговаривает старик.

Он — в восторге. Мари-Жанн Кийивик пожирает Элену глазами. Внезапно она чувствует, что ей необходимо что-то предпринять, иначе ей может сделаться дурно и сердечная тоска вновь ее обуяет. Ведь она все еще гнездится в глубине ее существа.

— Чего вы ждете, Нонна, почему не наколете дров? Разве не понимаете, что нам нужен хороший огонь, чтобы согреть этих женщин! Они достаточно намерзлись по дороге. За дело!

— Одним мигом, кума, одним мигом.

А сам не двигается с места. Ему нужно время, чтобы переварить испытанное волнение. Бедняга в себя не может прийти от того, что он известен Элене Морван.

— Мужчины, видите ли, ничего не стоят в доме. Битый час я ему твержу, что надо наколоть дров. И вот каков результат! И ведь этот Нонна вовсе не плохой человек, о нет! Но он всего лишь — мужчина. Сейчас намелю кофе.

— Мне бы хотелось немного помочь вам.

— Ни за что на свете! Садитесь, пожалуйста, обе на скамью у кровати. Ну же, Нонна, что я вам говорю! Выдвиньте скамью, усадите их!

Сконфуженный Нонна наконец-то обретает способность двигаться. Он семенит к очагу, схватывает полено в дровяном углу, выжидая нового наскока, который не замедлит на него обрушиться и принесет пользу Мари-Жанн. Нонна вполне доволен, что она его пилит. Элена берет свою компаньонку за руку и подталкивает ее к дальнему краю скамьи, туда, где царит полумгла. Сама же она садится под лампой, потому что середина скамьи занята кипой простынь, вынутых из белой часовни. После всех дневных приключений у Элены вид непогрешимо аккуратный, словно у церковной статуи. Как она умудрилась сохранить в первозданной неприкосновенности свой высокий капор? А ведь у нее нет зонтика. В ее клеенчатой сумке, вероятно, лежит большой платок, которым она покрывается в случае необходимости. Но появляется ли у нее такая необходимость, — думает Нонна, охваченный безграничным восхищением. Однако что может поделать плохая погода с подобным созданьем?

— Пока молола бы кофе, я немного согрелась бы, — говорит горная жительница с лукавой улыбкой.

Она поняла, что Мари-Жанн необходимо было разрядиться, она и набросилась на Нонну. Этот гнев нисколько не умаляет угрюмой приязни, которую она к нему питает. Одним словом, это — лишь видимость гнева, что отлично понимает сам старик. И он подчиняется ее воркотне, зная, что ей необходимо опереться на него и отложить на позднейшее определенные темы разговора, к которым еще не настало время приступить. Вот почему Элена, тонкая штучка, нарочно поддерживает видимость — перепалки между Мари-Жанн и Нонной. И ей это удается. Мари-Жанн еще повышает тон. Можно подумать, что она и впрямь сердится.