Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

У него нет и никогда не было иной семьи, кроме людей, про которых говорят, что их сердца просолены морской водой. Они глубоко поражены морским недугом, столь же опасным, как любая другая смертельная болезнь, но эта же болезнь и является стержнем их жизни. Рыбная ловля для них вовсе не средство существования, а призвание и даже еще кое-что большее. Они идут в море так, как другие погружаются в религию. Они сами себя принудили и завербовали. Если бы их лишили барок, они поплыли бы в своих сабо. Если бы море высохло, они взяли бы курс на грозовые тучи, чтобы вылавливать созвездия из их паучьей паутины. И если в раю нет моря, они обратятся с жалобой к святому Петру и прольют столько слез, что этот страж вынужден будет соорудить Ноев ковчег, чтобы они могли пуститься под парусом по влаге, исторгнутой из их же глаз. Все это является содержанием старинной песни, которую, по-видимому, распевала некогда Дьяволица. Некоторые утверждают даже, что она сама ее сочинила, пусть святой Петр и не состоял с ней в родстве, но он ведь был рыбаком на протяжении всей своей земной жизни.

Пьер Гоазкоз достаточно навидался рыбаков Логана и других портов этого куска края света, близких своих соседей, близких и мыслями, и сердцем, но еще отличающихся некоторыми чертами, которые не позволят ни с кем их спутать, не вызвав в них ревнивого бешенства. Да ведь и он такой же, как они; высадившись на берег, он ощущает себя бакланом с отрезанными крыльями. Толком не знает, как жить среди домашней обстановки, как ходить по прочной, неподвижной дороге. Он чересчур далеко откидывает ноги то влево, то вправо, заранее утверждая равновесие на тот случай, если земля под ним заколеблется. А что делать ему с руками, если только не засунуть их глубже в карманы, наподобие того, как убирают инструменты в футляры, когда кончают ими пользоваться. На земле нет ни канатов, ни сетей, которые требуется тянуть, ни больших рыб, чтобы прибрать их к рукам и выпотрошить. Когда он вынужден находиться на берегу, он ощущает себя безработным. Ему трудно заставить себя уйти с набережной. Он не любит углубляться в материк — там ведь растут деревья, закрывающие горизонт и даже небо. Он остается с рыбаками возле разгруженных барок и ведет разговор о море и о рыбах. На земле команды не слишком разъединяются, они похожи на пальцы руки, ладонью которым служит барка. У каждой компании моряков свое место, где они распределяют улов и празднуют прибытие на берег; если понадобится, там их всегда можно отыскать. И это вовсе не потому, что им не нравится у себя дома, отсутствие привязанности к которому никак не является их недостатком. Но женщина — хозяйка в доме, и первейшая обязанность мужчины не болтаться у нее под ногами, когда ему нечего делать дома. Пьер Гоазкоз не составляет исключения. Несмотря на то, что он живет совсем один в «большом доме», он заставляет себя выйти в те же часы, когда выходят другие хозяева из своих домов, и, входя обратно, он так же тщательно вытирает ноги, как если бы его поджидала женщина, мать или сестра, заботящаяся о чистоте своего жилища, и ведь ни одна женщина не позволила бы себе осквернить чистоту рыболовецкого судна. Каждому своя честь.

Хозяин «Золотой травы» закрыл глаза перед завесой тумана и вырисовывающимися в нем тенями, он уверен, что он вновь их увидит, когда они решатся подать признаки жизни. Ему совсем не трудно отрешиться от места и времени, тем более что скоро они, возможно, исчезнут для него. Но зато сейчас весь порт Логан ожил вокруг него. Он видит чуть ли не всех его обитателей, то одного за другим, то всех вместе, включая тех, о ком ему известно, что они давно умерли, но какое это имеет значение! Большинство женщин предстают перед ним в неясно очерченный профиль и едва им узнаваемы. Тут его вина, он никогда ими особенно не интересовался. Их сердечные дела и даже телесные прелести, мимо которых он не проходил равнодушно в юности, перестали для него существовать после его возвращения в Логан. К тому же он ведь никогда не мог ни с кем делиться своими чувствами. Возможно, ему и было бы необходимо суметь отвлечься немного от вечного поиска в одиночку. Он вдруг обнаружил, что ему трудно восстановить в памяти лица Лик Малегол и ее дочери Лины Керсоди. А ведь этих-то двух он должен бы хорошо запомнить с тех пор, как у него вошло в обычай совершать у них все свои трапезы. Он постарался. И даже кое-чего достиг, потому что перед ним возникли их жесты, позы, даже звук их голосов. Он отчетливо увидел руки как матери, так и дочери, но лица их так и оставались неясными. Наверное, он никогда не всматривался в них внимательно, такой уж он эгоист, а они-то обслуживали его куда более ревностно, чем он того заслуживал, теперь он уверен, что они безусловно испытывали к нему привязанность. Но ведь у него уже не остается времени уплатить свои долги. Внутри его груди словно чья-то рука неумолимо сжимает ему сердце. И разве может он этому помешать, когда уже перестал ощущать свою левую руку, а Для правой и ста лет не хватит, чтобы дотянуться до того места, где больно. Он слышит свое тяжелое дыхание.